Об очередях

Очереди для меня – одна из главных примет постылой и безрадостной советской жизни. Я, конечно, не хочу сказать, что вся моя жизнь при советской власти была постылой и безрадостной. Но она становилась такой при столкновениях с советской действительностью, которых нельзя было избежать. Уж точно невозможно было не ходить за хлебом (сразу вспоминаются слова Бродского)  и за едой в целом. А поход в магазин практически всегда был связан со стоянием в очереди. Не знаю, какую часть своей недлинной среднестатистической жизни среднестатистический гражданин СССР  проводил в очередях. Но – значительную. Причем продолжительность жизни в СССР с конца 50-х годов заметно сократилась (если среди тех, кто будет это читать, найдутся те, кто считает, что в СССР жизнь была долгая и замечательная, и что  вымирать народ стал при Ельцине, рекомендую им нижеприведенный график средней продолжительности жизни в СССР с данными Госкомстата СССР), а время, проводимое в очередях, столь же неуклонно увеличивалось.

Очереди я помню с самого раннего детства – длинные скучные очереди, в которых я стоял с бабушкой за яйцами и мукой. Для продуктов были установлены «предельные нормы отпуска в одни руки», и мои руки считались, хотя было мне в ту пору года три-четыре. Таблицы с этими предельными нормами долго еще висели во всех продовольственных магазинах, не помню, когда они исчезли. В 60-е их вроде уже не было.

Очереди были разные. Были разовые – такие возникали, когда в магазине «выбрасывали» какой-то дефицит. Мгновенно (а иногда даже заранее, если слух возникал, что будут «давать») выстраивалась очередь, и те, кто стоял в конце, опасался, что дефицита не хватит. А в разряд дефицита с годами  попадало все больше товаров, пока дефицитом в последний период существования СССР не стало практически все. Помню сюрреалистическое зрелище большого гастронома на Московском проспекте летом 91 года – абсолютно пустые полки, и только в одном отделе на всех полках лежат пакетики «хмели-сунели». А в другом – стоят трехлитровые банки березового сока с заржавленными крышками.

Были очереди сезонные. Скажем, весной  в Ленинграде появлялась любимая всеми рыба корюшка, ее продавали с лотков, запах корюшки напоминал чем-то запах свежих огурцов, и чуть не во всем городе держался этот запах. Ларьков было много. Но недостаточно. Во всяком случае, у каждого лотка стояла очередь. Летом на улицах ставили загородки, в которых лежали арбузы. У этих загородок тоже были очереди. А в самом конце лета в 70-е в продаже появлялся сладкий перец, и там очереди были гигантские. Стояли часами. Но и покупали помногу, потом консервировали. Поскольку любимое нами венгерское «Лечо» к тому времени в магазинах исчезло.

Так исчезало постепенно многое. Сразу и незаметно. Только вдруг захочется зеленого горошка - а его нет в магазине. И, задним числом, вспоминаешь, что вроде давно уже его не видел в продаже. Так и шло - сегодня исчезает одно, завтра - другое...

И были очереди каждодневные, вызванные просто недостаточным количеством магазинов. Днем еще было посвободнее, и те, кто имел возможность, бегали с работы по магазинам за едой. Но это только там, где не было жесткой пропускной системы с проходными на входе. А работали в такой системе очень многие, наверно, большинство.  И этому большинству приходилось идти в магазины после работы, и в это время в магазинах выстраивались длинные тоскливые очереди.   

Я очень помню, как в те годы, пока дочка была маленькая, я в субботу просыпался с плохим настроением. Потому что нужно было идти в молочный магазин за творогом и молоком. С утра «давали» разливное совхозное, натуральное (а не порошковое, как в бутылках) молоко и совхозный же развесной творог, который действительно по вкусу напоминал творог (в отличие от творога в пачках, который можно было купить в течение дня). Магазин открывался в 8 утра, но очередь надо было занять заранее, не позднее 7.30, те, кто приходил лишь к открытию магазина, оказывались ни с чем.

А еще помню, как в 1963 появились длинные очереди за хлебом. Выстояв в очереди, можно было купить черный хлеб и белый, который был, правда, не белый, а серый, бог знает, чего в него добавляли, говорили, что горох. В нашей семье блокадников это восприняли очень болезненно. Правда, вскоре начали закупать зерно за границей, и очереди за хлебом исчезли. Хлебный дефицит исчез надолго – до того же 91 года. Осенью я лежал в больнице, там кормили нормально, и я давал жене и дочке несколько кусков хлеба домой – купить в магазине они не могли.

Стоять в очередях было тоскливо, противно и унизительно. Вечное волнение, что не хватит, унизительная радость, что достался какой-то кусок дефицита, унижающее презрение продавцов, которые хамили и нагло, в открытую, обвешивали. Самое противное, что тех, кто начинал возмущаться хамством и обвесами, начинали стыдить люди из самой очереди. Мол, все стоят – и ничего, а тебе больше всех надо. Рабы, помыкающие рабами, которые считают это нормальным, это было отвратительно. Продавцы ведь тоже были рабами. Когда они, выходили из-за прилавка, они утрачивали право унижать людей и становились такими же, как все. И продавцов, когда, допустим, они приходили на прием в какое-нибудь советское учреждение, унижали работники этого учреждения. Которые вчера, стоя в очереди, с готовностью терпели унижение от продавцов. Так и жили в очередях – реальных и метафорических, унижая и терпя унижения.

Очень сильные песни об этом написал Евгений Клячкин, песни которого я люблю и слушаю всю жизнь. Напишу о нем отдельно.

Одна песня («В гастрономе»)– о реальной очереди, но бытовая картинка перерастает в широкое обобщение. А вторая (Песня об очередях») – это уже чистая метафора, в которой очередь становится символом тоскливой и безрадостной советской жизни.

https://z1.fm/song/2920392 (В гастрономе) 

https://z1.fm/song/2920456 (Песня об очередях)