О дефиците

(продолжение)

Был еще один способ добывания книг – «самиздат». Остальные способы  позволяли прочитать лишь то, что издавалось. А самиздат, в дополнение к этому позволял прочитать и то, что не издавалось.

Способы были разные. Кто-то имел доступ к множительной технике. У нас на работе, в «ящике», это было невозможно, контроль за доступом к копировальным устройством был очень строгий. Чтобы размножить мною же начерченную схему мною же разработанного устройства, я должен был оформить заявку, подписать ее у начальника лаборатории и заверить в первом отделе. Без этого со мной и разговаривать бы никто не стал. Но, видимо, кое-где контроль был не такой жесткий. Во всяком случае, когда в 1968 напечатали в «Москве» «Мастера и Маргариту» я заполучил ротапринтную копию с журнальной публикации. Но это единственный случай в моей жизни. В остальных случаях источником самиздатовских «публикаций» была пишущая машинка («Эрика» берет четыре копии…) Политическим самиздатом я никогда не занимался – просто так сложилось, что не было знакомых, у которых можно было бы получать «Хронику текущих событий» или что-то подобное. А литературным – достаточно широко. Нужно было заполучить печатную копию чего-то интересного и непечатаемого в СССР (иногда – зарубежное или очень старое издание) – и перепечатать. Для этого надо было иметь пишущую машинку и уметь печатать. Пишущая машинка у нас дома была, сколько себя помню. У бабушки и дедушки была портативка Triumph, а у родителей – Olimpia Progress.

Читать я научился в 4 года, сам, конечно, этого не помню, мама рассказывала, что специально меня чтению не учили, буквы показали между делом, а потом я как-то незаметно чтение освоил, так что с четырех лет мне вслух больше не читали. И писать меня не учили, боялись, что научат неправильно, и у меня будет плохой почерк, так что с этим стоит подождать до школы. Так что писал я до школы только печатными буквами, а обучаться «правильному» письму начал лишь в школе, на уроках чистописания. Уроки эти были для меня сущим мучением, причем тщетным, поскольку почерк у меня так и остался отвратительный. Лучше бы научили пораньше, хуже бы точно не было. А вот печатать на пишущей машинке родители вредным не считали, так что у мамы сохранилось письмо, которое я напечатал ей в 4 года. Поскольку печатать меня тоже никто специально не учил, я с тех пор так и печатаю двумя пальцами. Но достаточно быстро. После того, как я худо-бедно научился писать, пишущей машинкой я особо не занимался, незачем было. Но в институте приобретенный в детстве навык пригодился. «Самиздат» для меня начался на втором курсе, осенью 63 года, когда Ленька Гутман дал мне почитать подборку стихов Бродского (у Леньки был старший брат, который принес эту подборку домой). Я прочитал – и полюбил Бродского на всю жизнь. И, естественно, перепечатал эту подборку – там было, наверно, десятка три стихов: «Через два года», «Хроника» (Умер президент Пик), «Рыбы зимой», «Художник», «Одиночество»…

Кстати, я в институте еще черновики диплома печатал на машинке – это было быстрее, чем писать разборчиво, чтобы мой руководитель мог прочитать. А потом переписывал начисто от руки. Нам запрещалось печатать дипломы на машинке. Я поинтересовался у отца своего приятеля, профессора ЛПИ. Тот объяснил, что написанный от руки диплом студент, даже если диплом откуда-то передрал, во всяком случае прочитал в ходе переписывания, так что знает, о чем там речь идет. Нанять переписчика в те годы было затруднительно, а машинистку, чтобы перепечатать диплом, - несложно. На дневном у нас такого вроде не было, но, придя на защиту к приятелю, учившемуся на заочном, я видел, как руководитель перед защитой наскоро объяснял своей студентке, что изображено на графиках, которые она должна была вывесить при защите.   

После этого процесс самиздата пошел. Была у меня в итоге подборка стихов Пастернака из «Доктора Жеваго» (сам роман я прочитал много позже), подборка Цветаевой, Ахматовой. Подборка Бродского пополнялась, а в 1973 году я и мои друзья Дима Шнеерсон и Боря Симкин объединили наши запасы Бродского, и я напечатал в трех экземплярах целую папку. Мне «за труды» предоставили первый экземпляр, который был напечатан на хорошей почтовой бумаге с голубой каемочкой. Было очень красиво. Еще бы переплести, но сам я не умел, а лезть с Бродским в государственную мастерскую как-то не хотелось. Печатал я Бродского на Димкином древнем «Ундервуде», который приволокли вдвоем из его дома в наш (хорошо, он жил недалеко).

Вскоре мы опять-таки «скинулись» втроем, и я напечатал большую подборку Мандельштама. Один экземпляр я подарил Юре Филатову по случаю защиты диссертации, а его отец переплел наши экземпляры, так что был у меня переплетенный «двухтомник» Мандельштама. Было у меня еще почти полное собрание стихотворных текстов Высоцкого – материалы раздобыл мой свояк Сема, и я печатал Высоцкого, сидя под деревом на озере Банное под Магнитогорском. Сема переплел потом, том получился увесистый…  Высоцкого я печатал на югославской tbm de Luxe. Красивая была машинка, но слабенькая, четвертый экземпляр был совсем «слепой».

Перепечатывал я и прозу. Была подборка «крохоток» Солженицына. И были две большие работы. Как-то я долго болел, сидел дома, и как раз раздобыл где-то увесистый древний том Ницше. Там был «Заратустра» и что-то еще, сейчас и не помню. Я добросовестно довел работу до конца, поскольку делать все равно целыми днями нечего было,  но Ницше стал для меня полным разочарованием. И еще перепечатал я «Гадкие лебеди» Стругацких. «Лебеди» были первоначально изданы за границей в 1973, в СССР – лишь в 1989. Удалось заполучить иноземное издание, не помню уже как, и я перепечатал его. Хотя «Гадкие лебеди» в итоге не вошли в число моих любимых книг Стругацких, все равно это была радость.

А потом пришла перестройка, и с той поры книжный дефицит исчез, стало доступно практически все, и то, что было запрещено к публикации в СССР, и то, что было напечатано, но не удавалось достать. Теперь, благодаря интернету, можно прочитать практически любую книгу. Это здорово, и нынешняя молодежь даже не осознает, насколько это здорово. Жалко только, что для меня все это стало доступно не в молодости, когда так сильна жажда нового, когда книги глотаешь, не отрываясь, а ближе к старости, когда интерес к новому постепенно угасает, и все больше живешь старыми запасами. И все же – лучше поздно, чем никогда.