Вчера, когда писал о Шульгине, упомянул Таврический дворец – и потянулась цепочка воспоминаний.

Таврический дворец я помню с раннего детства. Когда мы с бабушкой гуляли в Таврическом саду, мы нередко выходили из сада через выход на Потемкинскую улицу и заходили в оранжерею, она была рядом с садом. Мне там очень нравилось. Там было всегда жарко, душно и влажно, как в джунглях, росли всякие экзотические растения с яркими большими цветами, даже запах был нездешний, какой-то тарзаново-жюльверновский. Да и снаружи выглядела оранжерея не по-здешнему. Не случайно на ее фоне и внутри снимали несколько сцен советского «Шерлока Холмса». После оранжереи мы выходили на улицу Воинова (теперь она снова Шпалерная), упиравшуюся в Смольный собор. Улицу эту я очень любил. Она была какая-то светлая и торжественная. По Воинова мы доходили на нашей Таврической, и на углу Таврической стоял Таврический дворец. Его я как раз не любил, казался он мне каким-то скучным, и совершенно не соответствовал моему малолетнему представлению о дворцах как о чем-то ярком и праздничном, и обязательно с башнями (наверно, я малость тогда путал «дворцы» и «замки»). И последующие впечатления о дворце были скучные и унылые. Его часто показывали в «Ленинградской кинохронике». Попасть на этот киножурнал перед фильмом считалось самой большой неудачей после «Новостей строительства», и в нем непременно был дежурный сюжет, в котором показывали дворец снаружи, а потом – какое-то заседание в зале дворца, на котором какое-то какие-то безликие люди дружно аплодировали чему-то. Я в принципе знал, что до революции в Таврическом дворце заседала Государственная Дума, а после октябрьского переворота там собралось Учредительное собрание, которое тут же разогнали, убив в колыбели российскую демократию. Правда, дальнейшая история показала, что младенец был все равно нежизнеспособный…  И только после фильма «Перед судом истории» у меня в голове теоретическое знание сложилось с реальной картинкой. Я осознал, что именно в этом зале шла когда-то реальная политическая борьба между реальными политическими партиями, что в какой-то момент там решалась судьба России. Формально эту судьбу решил матрос Анатолий Железняков своей знаменитой фразой.   

К Железнякову у меня, даже когда я еще в школьные годы стал антисоветчиком, отношение было очень теплое. Этим я обязан Олеше, в 12 лет я прочитал в его книге «Ни дня без строчки»  миниатюру, посвященную Железнякову:

«Я знал интеллигентного матроса, который, говоря со мной о коммунизме, привлек в качестве метафоры синюю птицу счастья из Метерлинка, – Анатолия Железнякова, того самого матроса, которому был поручен разгон (так сказать, техническое его исполнение) Учредительного собрания. Он, как известно, подошел вдруг к председательствовавшему Чернову и сказал:

– Пора вам разойтись. Караул хочет спать.

Караул был из матросов.

Он был очень красивый человек, Железняков, светлой масти, утонченный, я бы сказал – в полете. Он был убит на Дону в битве с Деникиным – убит в то время, когда, высунувшись из бойницы бронепоезда, стрелял из двух револьверов одновременно. Так он и повис на раме этой амбразуры, головой вниз и вытянув руки по борту бронепоезда, руки с выпадающими из них револьверами. Это мне рассказывал очевидец…»

Замечательный был писатель Олеша. И, наверно, мог бы быть отличным сценаристом. итая, прямо видишь сцену смерти Железнякова. Написано искренне; Олеша ведь писал «в стол», не рассчитывая на публикацию. Написано романтично, и не по «горячим следам», когда у многих интеллигентов в России сложилось поначалу романтическое представление о революции, а через много лет, когда всем стало ясно, к чему привела эта самая революция. Да и не был Олеша романтиком – как можно даже представить себе такое о человеке, который свою лучшую книгу начал фразой «Он поет по утрам в клозете», а закончил фразой «Сегодня, Кавалеров, ваша очередь спать с Анечкой». Значит таким Олеша Железнякова действительно видел, таким он ему запомнился - красивым и светлым.

Хотя совершенно не обязательно, что Железняков и в самом деле был такой, но я его с тех пор всегда видел глазами Олеши. Несмотря на то, что разгон «Учредиловки» - один из самых трагических моментов в истории России. Правда, осознал я это гораздо позже.

Из-за представления о Железнякову «по Олеше» я не любил песню «В степи под Херсоном высокие травы». Идиотская песня,  в которой Железняков выглядит полным идиотом, так что совершенно непонятно, за что им восхищается автор текста, комсомольский поэт Михаил Голодный. Ведь что мы видим в этом тексте? Железняков, командуя отрядом, абсолютно заблудился – «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Это при том, что расстояние между Одессой и Херсоном - 204 км. А потом завел отряд в засаду, и в результате погиб. В 1941, если бы он все же вышел из окружения, его бы, наверно, расстреляли за невыполнение приказа…

На самом деле Железняков действительно командовал бронепоездом и погиб в этом бронепоезде – под Днепропетровском, от которого триста с лишним километров до Херсона и четыреста с лишним – до Одессы. Так что текст Голодного – типичный пример советской мифологии, которая не придерживается фактов начисто, даже когда скрывать нечего, и правда вполне пригодна и даже нужна для большей достоверности мифа. Эта традиция живуча…