Евгений Клячкин

(продолжение)

Клячкин и Бродский для меня абсолютно ленинградские авторы (во всяком случае, до их эмиграции). Клячкин в этом смысле уникален для бардовской среды. Можно вспомнить еще разве только безусловно москвича Окуджаву (я его все равно люблю, несмотря на это). Все остальные барды никак не привязаны к месту. Тем более, модные в ту пору молодые поэты. Которые смолоду получили возможность колесить по миру, так что в их стихах естественно и легко возникали Нью-Йорк, Париж, Флоренция, Куба и т. д. А Клячкин и Бродский сидели в Ленинграде почти безвылазно (не считая ссылки Бродского на Север), так что писать им было вроде как больше и не о чем.

Самое ленинградское стихотворение Бродского для меня не хрестоматийные "Стансы" (На Васильевский остров / я приду умирать). Васильевский знаю и люблю, сколько там исхожено было, но в этом стихотворении это для менякак бы лишь адрес, не более. Я его не вижу.

Самое ленинградское для меня вот это:

С красавицей налаживая связь,
вдоль стен тюрьмы, где отсидел три года,
лететь в такси, разбрызгивая грязь,
с бутылкой в сетке — вот она, свобода!

Щекочет ноздри невский ветерок.
Судьба родных сознания не гложет.
Ах! только соотечественник может
постичь очарованье этих строк!..

А вот здесь возникает четкая картинка. В тюрьме я не сидел, но много раз ехал в такси этим путем, мимо Крестов, и каждый раз вспоминал Бродского. И грязь чаще всего разбрызгивалась, всегда была осень или зима, ездил-то к родителям, а летом они жили на даче. Только во времена Бродского не стояли на обоих берегах Невы напротив Крестов страшные шемякинский сфинксы в память о бесчисленных жертвах большевистского режима.

А еще всегда страшно мне нравилась поэтическая вольность, которую допустил Бродский в "Рождественском романсе". Дело-то происходит в Москве, и Ордынка там, и Замоскворечье. И Александровский сад. Приметное место Москвы. Только вот откуда возник "ночной кораблик негасимый" у московского Александровского сада? Нет его там. Конечно же, это кораблик из нашего, ленинградского Александровского сада.

Наш Александровский сад

Наш кораблик

Правда, попалось мне в одной статье (наверняка москвич писал какой-нибудь), что, мол, "ночной кораблик негасимый" — это месяц в небе. Но откуда месяц-кораблик в Москве? Статья написана недавно, и автор, видимо, был под впечатлением поездки в Израиль — меня самого впечатлило, еще когда первый раз приехал, что месяц там иногда лежит горизонтально, рожками вверх. И правда, как кораблик. Только в Москве-то откуда такое возьмется? Так что это была просто очередная попытка москвичей принизить наш Ленинград-Петербург...

В Москве такого не увидишь. Нет там никакого кораблика.

А самая ленинградская песня у Клячкина — конечно, "Туман". Это первая его песня, написана она на стихи Кузьминского (и здесь связь с Бродским).

Воспроизведу здесь текст, хотя лучше, конечно, послушать.

Очень серый
          в городе
               туман.
Облепляет голову
             туман.
Одинок и холоден
             туман -
серый
     в сером городе
                туман.

Обними ее крепче,
              туман,
загляни ей в глаза,
              туман,
упади ей на плечи,
              туман,
обними,
    как меня обнимал.

Не забыть ее плеч
              туман,
не забыть ее плач -
               обман...
Замерзают в тумане -
               дома,
то обманет,
          то манит
                 туман...

Тишина.
      И белесая тьма...
Ни тебя...
         Ни меня...
Туман…

Наверно, чтобы полностью прочувствовать этот текст (и эту песню) надо родиться в Ленинграде, пережить там юношескую несчастную любовь и часами бродить по сумеречно-туманно-дождливым улицам, лелея в себе горестные воспоминания.

Но, надеюсь, и без этого понравится тем, у кого жизнь прошла по-другому.

Есть и у Клячкина поэтическая вольность, связанная с городом, только не междугородная, а чисто местная.

Текст песни Клячкина "На Театральной площади" начинается так:

На Театральной площади немножко театрально
Стоял я, опершись плечом на Оперный театр.
А каменные кони оскалились нахально,
Их каменные ноздри выбрасывали пар.

Я слышал эту песню на концерте. Когда Клячкин закончил, из зала кто-то крикнул: "На Мариинке нет коней!".

Клячкин улыбнулся и миролюбиво ответил: "Но на Александринке-то есть".

Конечно, можно было бы написать "Стоял я опершись плечом, на Пушкинский театр".

Но тогда бы невозможной стала следующая строфа:

Профессор Римский-Корсаков, вертясь на пьедестале,
Никак не мог подняться, чтоб руку мне пожать.
А я стоял и бредил то славой, то стихами,
Стихами или славой - ну как их не смешать!

Строфа замечательная (кстати, великий композитор сидит действительно в странной, неловкой, явно не статичной, позе, с ногами что-то не так, будто и правда ерзает), а если бы дело происходило у Пушкинского, то пришлось бы придумывать что-то совсем другое, как-то привязаться к памятнику Екатерине в Катькином саду перед театром. А если стоять, прислонившись к театру, то в ночной темноте (не знаю, как сейчас, а в ту пору освещение в саду было слабое) лишь силуэт, причем обращенный к наблюдателю задом. И трудно, наверно, было бы придумать что-то адекватное.

Поэтому поэтическая вольность с переносом коней вполне, на мой взгляд, оправдана.