Дом, в котором я вырос

Комната, утро

Кусок неба телевизионным экраном

Голубеет постыло в оконной раме.

В углу этажерка сутулится странно,

И смотрят газеты пустыми глазами.

Телефон притих дремлющей кошкой,

Комната расплывается в сизом тумане.

Пустой и ненужный мир за окошком.

Или, Или, лама савахфани.

Это стихотворение я написал летом 1964 года. В нем я попытался описать, что видел и чувствовал, когда после вчерашней пьянки в институтской компании проснулся дома - в квартире 26 в доме 3 на Таврической улице. Время года я указываю потому, что в Ленинграде, когда я проснулся, уже вовсю светило солнце, а время было довольно раннее.

Квартира была на третьем этаже и выходила окнами во двор - петербургский (дом был дореволюционной постройки) двор-колодец. Окна смотрели в окна - противоположная стена была метрах в 15 от той комнаты, в которой я находился. Так что в окне неба не было видно, если стоять в полный рост. Но, проснувшись, лежа на раскладушке, на которой спал тогда в «столовой», я мог видеть голубое небо в верхней части окна, на уровне форточки, которая была размером с экран тогдашнего телевизора. Так что этот образ в стихотворении – не выдуманный. А в комнате в солнечное утро был полумрак. В этом полумраке черный тогдашний телефон и правда напоминал кошку, спящую свернувшись на столе. Более или менее светло делалось, когда солнце было уже совсем высоко. Тогда можно было какое-то время читать за столом без электричества. В стихотворении и я попытался описать, какой виделась комната в этом полумраке.   

В этом доме я прожил от рождения до 19 лет - с перерывом в несколько лет на жизнь в Архангельские. Фасад дома выходил на улицу, квартиры, в которых окна были со стороны фасада, были светлыми. И был двор, в который вела изогнутая темная узкая подворотня. Машинам в эту подворотню было въезжать нелегко, нелегко было и разворачиваться – двор был действительно похож на колодец.  Форма у него была треугольная. Внутренняя сторона фасадной части была шириной в две квартиры, расположенные по двум сторонам от парадной. Замыкали двор, образуя треугольник, пристроенные к фасадной части флигели шириной в одну квартиру. По моим сегодняшним прикидкам, внутренная сторона фасадного корпуса имела длину метров 40-50, а флигельные – метров 20-25.  

В квартире 26 в комнате, которая находилась у вершины угла («кабинет»), полумрак  был всегда не было никогда. А в «угловой» комнате в коммунальной квартире 3 на втором этаже (первый был полуподвальный с окнами на уровне земли), в которой жила вторая моя бабушка, вообще было просто темно, особенно в дальних от окна углах (комната была большая). Читать можно было только в солнечный день, сидя у самого окна.

В раннем моем детстве не было еще ни газа, ни горячей воды. В квартире была дровяная колонка, раз в неделю ее топили, и все мылись по очереди. А в кухне была дровяная плита, на ней готовили еду. Дрова жильцы хранили в подвале, он был обширный, под всем домом. В больших дворах дрова лежали в поленницах снаружи, но в нашем места для этого не было. Потом появился газ и в ванной повесили газовый водогрей, мыться можно теперь было в любое время. Потом дали и горячую воду, а водогрей сняли. Прогресс, как это бывает иногда, на пользу не пошел, потому что горячая вода была желтоватого цвета и плохо пахла.
Квартира была интересная, я таких больше не видел. Три комнаты образовывали анфиладу, а позади комнат вдоль всей квартиры шел коридор, из которого тоже были двери во все комнаты. То есть комнаты были, что называется, смежно-изолированные. Так что в резльтате я ездил по кругу через комнаты и коридор на трехколесном велосипеде. 

А когда мне было 19, в 1964, родители купили кооперативную квартиру, и осенью мы переехали туда. Тогда кооперативы только начинались, и не было очереди, наоборот, туда зазывали, большинству казалась, видно поначалу странной мысль, что жилье можно получить за деньги, а не бесплатно. И началась совсем другая жизнь – на глухой тогда окраине, без телефона, с постоянными огромными очередями в единственном поблизости магазине, со скверным транспортом в центр, где жили все мои друзья. Но это была жизнь в своей комнате. И соседний дом, на который глядели окна, был метрах аж в 50…  

P.S. Я написал, что в квартире 3 (это называлось «внизу», а квартира 26 – «наверху») читать можно было только у окна – и подумал, что у меня отложилась в памяти четкая картинка из первого класса – я сижу у этого окна и читаю «Остров сокровищ». И с этим связана вот какая история. Я писал уже о своей первой учительнице. Она, как водится, собирала у нас тетради на проверку и потом раздавала обратно с оценками. Получил я как-то тетрадку по арифметике – а там пять «двоек» и «единица». Это были примеры на сложение и вычитание. Решил я все правильно, ошибок не было. Но примеры я разместил в «столбик». Справа осталось пустое место, которого хватило бы, чтобы поставить рядом еще один столбик с примерами. Почему-то Татьяну Николаевну это сильно возмутило, так что тетрадь я получил с этими самыми «двойками» и «единицей». Проставленных размашисто, видно, от души – на всю площадь незаполненных мест. При том, что у меня и «четверок» в первом классе не было (не считая чистописания). Это произвело на меня сильное впечатление, бабушка меня потом долго утешала. И как раз в ту пору я и читал «Остров сокровищ». И стал обращать внимание на пробелы в последних строчках абзацев. Где-то такая последняя строка была почти полной, а в каких-то случаях там были всего два-три слова. И я начал карандашом ставить оценки этим абзацам. По пятибалльной системе, как в школе. В наиболее вопиющих случаях неэкономия бумаги ставил «единицу». Кое-какие абзацы вытягивали и на «пятерку с минусом». Чистых «пятерок» не было, поскольку ни разу строка не была заполнены впритык. Эта книжка так и осталась с этими оценками, стереть их было сложно, поскольку я пользовался чернильным карандашом. Так что, когда она впоследствии попадалась мне на глаза, я всегда вспоминал свой жуткий первый класс.