В 17 лет я считал величайшими людьми в истории человечества Иисуса Христа и Владимира Ленина. В бога я при этом не верил, для меня Иисус из Нового Завета был вполне реальным человеком, историю которого изложили авторы Евангелий, дополнив ее мифами. Думал так тогда, думаю и сейчас. В Евангелиях есть такие бытовые и психологические мелкие подробности, которые авторы просто не в состоянии были выдумать. Не было тогда такой литературной техники. А вот тот Ленин, которого я себе представлял тогда, был чисто мифологическим персонажем, и я верил в этот миф. В итоге мое отношение к Иисусу изменилось в результате того, что я с годами переосмыслил написанное в Евангелиях. А отношение к Ленину изменилось, когда на смену мифу пришла реальность.

В ранней юности мое отношение к Ленину вполне укладывалось в формулу абхазских крестьян, которые, как пишет Искандер,  имели весьма смутное представление о реальности и Ленина именовали «Тот, кто хотел хорошего, но не успел». Я верил, что замечательные идеи Ленина, реализовавшиеся в результате Великой Октябрьской революции, были затем грубо искажены Сталиным, который истребил верных ленинцев и установил в стране страшный террористический режим.  В оправдание могу лишь сказать, что так считали и люди поумнее меня. Владимиром меня назвали по настоянию деда именно в честь Ленина, а дед знал о Ленине не понаслышке. Да и многие выдающиеся люди из числа «шестидесятников» рассуждали тогда так же; Окуджава написал о «той единственной, гражданской» и «комиссарах в пыльных шлемах», Хуциев вставил «Сентиментальный марш» в авторском исполнении в свою «Заставу Ильича» в 1965, а «передовая интеллигенция» крутила эту песню на своих магнитофонах. Это точка зрения подкреплялась «завещанием Ленина», в котором тот предостерегал от назначения Сталина, об этом завещании много говорили после 20 съезда в кругах этой самой «прогрессивной интеллигенции». Я тогда критиковал Солженицына за «Один день» за то, что он не показал в лагерях «настоящих коммунистов», этих самых «верных ленинцев», спорил на первом курсе из-за этого с друзьями по институту, которые к этому времени уже избавились от иллюзий.

Я же избавился от иллюзий достаточно скоро, уже на втором курсе института, как ни странно, в результате изучения «марксистско-ленинской философии» . По ходу дела я впервые прочел тогда не мифы о вожде и учителе, а его работы. И был поражен полным отсутствием доказательств, которые заменялись безапелляционными утверждения по типу «всем нормальным людям должно быть ясно» и грубой бранью в адрес оппонентов. В этом смысле Ленин был ничуть не лучше современных участников «дискуссий» в интернете, разве что не матерился. К этому времени стало ясно, что все эти безапелляционные утверждения не подтвердились на практике ни в России, ни в какой-либо другой стране, где у власти оказались коммунисты. А в смысле нетерпимости к инакомыслию Ленин был ничуть не лучше Сталина. Когда в 1974 году я услышал по «голосам» отрывки из «Архипелага Гулаг», пробившиеся через «глушилки», я понял то, чего не понимал раньше – что террор начался вовсе не при Сталине, а с первых дней после «Великой Октябрьской революции», при Ленине. А отвращение к самому имени вождя мирового пролетариата  возникло у меня раньше – в 1970, когда немыслимая кампания прославления Ленина, от которой не было возможности спрятаться (именно тогда возник анекдот про «включил утюг – и там то же самое»)  привела к обратному эффекту – от упоминания Ленина стало просто тошнить, и получили широкое распространение издевательские анекдоты о Ленине,  которых раньше не было.

Можно сказать, что до определенного момента я еще со школы был убежденным антисоветчиком (в смысле отношения к послеленинской советской власти), а в итоге стал убежденным антикоммунистом.

Про изменение моего отношения к Иисусу – в следующий раз.