О Гутмане

Не без робости начинаю писать о Лёне. Не умею я изображать человеческие характеры, не сумею показать, каким он был. А хочется. Поэтому решил пойти на компромисс с самим собой. Буду пока что писать не о том, каким был Леня, а событиях в моей жизни, с ним связанными. Может быть, удастся по ходу дела как-то и портрет его написать. Или хотя бы набросок к портрету.

История о том, как я женился, благодаря Лене (с предысторией)

Я уже писал о том, что наша компания сформировалась на первом курсе института. Состав изначально был исключительно мужской. Жили мы все в ту пору недалеко друг от друга, в центре, так что собираться было несложно. Собирались на первом и втором курсе у Гутманов. Они занимали две комнаты в коммунальной квартире на Жуковского. В одной комнате, большой, жил Леня с родителями, в другой, маленькой, ленькин старший брат Жора. Жора редко бывал дома, так что мы могли собираться в его пустующей комнате. Мы все тогда только что научились играть в преферанс, уроки нам давал Жора, и очень этой игрой увлеклись. В основном, сидя у Гутмана, часами играли в преферанс. Или слушали музыку, помню, что у Гутмана мы коллективно старались разобрать слова песен, которые пел Гарри Белафонте. У Леньки пластинка, и очень нам нравился Белафонте. Jamaican Farewell, John Henry, Banana, Soldier…

На втором курсе объединился наш поток «стажников» и поток «школьников», и в нашей группе появилась Люда Финошенкова. Она стала первой девушкой в нашей компании. А потом привела в компанию своих школьных подруг, Галю и Надю, а Надя привела свою уже институтскую подругу Лиду — будущую Лиду Филатову. Они составили постоянную женскую часть нашей институтской компании. И собираться мы тогда стали у Нади. Она жила с мамой, у них тоже были две комнаты в коммуналке, но у Нади была своя комната, а Жора все-таки иногда бывал дома… Так что Большая Московская на годы стала для нас чем-то вроде Большого Каретного у Высоцкого.

От Гутмана я услышал две важнейшие политические новости 60-х.

5 июня 67 года я пришел к Наде, Леня был там, и, только я открыл дверь, закричал мне: «Наши ударили по Египту, уничтожили их самолеты прямо на земле!» Я в тот день еще не слушал «Голоса» и ничего не знал. Эта война ожидалась, и мы ожидали ее с волнением, опасаясь, что вдруг все пойдет не так. А тут — сразу стало ясно, что все так; Леня, захлебываясь, стал пересказывать мне услышанные по радио подробности. Он был в полной эйфории.

Очень скоро от него же я услышал частушки, появившиеся в СССР по этому случаю:

Что нам Брежнев, что Гомулка,

Что Насер и что У Тан,

Будет легкая прогулка,

Марш-бросок за Иордан

В огороде бузина,

А в Каире Гречка.

Коль еще одна война,

То Насеру свечка.

Не все, может, помнят и знают фамилии из этих частушек — кроме Брежнева, понятно.

Гомулка — тогдашний польский лидер, при котором в Польше после шестидневной войны была развернута государственная антисемитская кампания, в результате которой чуть ли не все немногочисленные польские евреи, пережившие Холокост, уехали в Израиль.

Насер — тогдашний президент Египта, готовивший при поддержке СССР войну на уничтожение Израиля.

У Тан — генеральный секретарь ООН, которая в те годы проводила выраженную антиизраильскую политику.

Гречко — тогдашний министр обороны СССР.  

У Лени эта эйфория так и не прошла. После этого, как я узнал уже потом, у него появились мысли о переезде в Израиль. Потом-то жизнь стала прямо подталкивать его к этому, но сама идея возникла у него тогда.

В 63 году мы с родителями перебрались с Таврической на Орбели, и добираться на Большую Московскую стало при тогдашнем транспорте непросто. А через какое-то время лёнин отец получил квартиру неподалеку от нас, и Леня стал жить там с родителями. Так что мы снова стали почти соседями — минут 10 ходьбы. Когда Гутманы перебрались на Карбышева я точно не помню, но в 68 году они уже точно жили там.

21 августа мы договорились пойти в кино втроем — Леня и я с девушкой. Я был тогда влюблен, мир казался прекрасным. Почему-то мы в тот день не работали, шли мы на дневной сеанс. Радио в тот день я не слушал и телевизор не смотрел. Мы пришли к кинотеатру «Выборгский» (сколько в него было хожено еще во время учебы вместо лекций, да и потом — вплоть до отъезда), день был подстать настроению, прекрасный, теплый, солнечный. Сидели на скамейке, ждали Леньку. Он появился. Почти бежал. Когда приблизился, я увидел, что на нем лица нет. Обычно-то он сохранял жизнерадостность в любой ситуации. Подойдя, он сказал с отчаянием: «Они ввели войска в Прагу». Мы ждали этого, боялись этого. И все равно — это было как удар. Я ударил кулаком по скамейке. Рука потом долго болела. И душа болела.