Картинки и сценки 

(продолжение)

А где-то лет с пяти в памяти на смену картинкам приходят сценки, сюжеты. И когда начинаешь вспоминать, будто разматываешь клубок, одно воспоминание тянет за собой другое.

Помню, как во двор приходили уличные музыканты. У всех (а приходили разные) был аккордеон. Аккордеонов тогда было много – я потом уже узнал, что солдаты везли из Германии «трофеи», и аккордеоны в этом смысле пользовались популярностью. Когда взрослые притаскивали меня в комиссионный магазин и что-то обсуждали с продавцами, я разглядывал полки, на которых всегда было что-то интересное. И непременно был аккордеон.  А вот репертуар этих музыкантов не помню начисто. Зато помню, как после небольшого концерта из открытых окон (ходили они всегда летом) бросали мелочь, завернутую в бумажки. Если я был дома, то просил мелочь и тоже кидал. А если играл в это время во дворе, то все мы помогали музыкантам собирать эти бумажки с денежкой.

Еще по дворам ходили точильщики. Были точильщики стационарные, которые имели постоянное место – понятно, бойкое. Такой точильщик стоял у того самого гастронома «Пролетарий» на Суворовском, и когда я приходил туда с бабушкой, она разрешала мне остаться на улице. Мне страшно нравилось наблюдать, как крутится точильное колесо, и из под ножа летят искры. И даже скрежещущий звук нравился. Так что даже уходить не хотелось, когда бабушка выходила с покупками.  Но были и бродячие точильщики. Со станком за спиной они заходили во дворы и располагались там, сигнализируя о своем прибытии протяжным «То-о-о-чить ножи-ножницы, бритвы править!». Про ножи и ножницы было понятно, а «бритвы править» было загадочно. Отец и дед брились безопасными лезвиями, и я в ту пору не видел опасную бритву. Увидел, как бреют такой бритвой в парикмахерской позже, до поры не случалось. Помню парикмахерскую на Суворовском рядом с Таврической, меня водили туда стричься. На поручни кресла клали доску, и меня  сажали на эту доску, чтобы был повыше. Это было интересно. Но как-то в этой парикмахерской во время стрижки мне отстригли кусочек уха. Кусочек совсем небольшой, со временем и следа не осталось, но крови было много. Видно, с тех самых пор я и не люблю стричься.  

А еще помню будочки чистильщиков сапог.  На Суворовском и такая будочка была, но вообще по городу тогда их было немало. Чистильщики все были похожи друг на друга. Темнолицые носатые мужчины с усами. Взрослые говорили, что это ассирийцы. Потом уже, когда интернет появился, прочитал про них – и правда, это были ассирийцы-христиане, бежавшие в начале 20 века в Россию из Турции, спасаясь от резни. Тогда я понятно, ничего этого не знал, да и про древнюю Ассирию не знал. Просто «ассирийцы» звучало как-то непонятно-загадочно.  

Помню цыганок. Тоже на Суворовском, только в другую сторону, у сквера на углу 9-ой Советской. Суворовский проспект  составлял основную часть моего тогдашнего мира и был источником основных впечатлений, в более отдаленных местах я бывал от случая к случаю, а на Суворовском, наверно, ежедневно. В обычные дни цыганки продавали красно-малиновых петушков на палочке. Это было невероятно вкусно. Бабушка Женя мне их покупала, а бабушка Эдда (она была врач-педиатр) говорила, что это антисанитария, и ими можно отравиться,  и утаскивала меня прочь. Я ей не верил, поскольку съел их множество с бабушкой Женей, и ничего плохого со мной не случилось. А в праздники – 1 мая и 7 ноября - цыганки продавали там же «раскидаи» - популярные тогда игрушки: шарик на резинке, обтянутый цветной бумагой и фольгой, его можно было кидать в любую сторону, резинка возвращала его обратно в руку. И еще по праздникам продавали воздушные шары, причем надутые гелием (надеюсь, что не водородом, во всяком случае, никогда не слышал, чтобы они загорались). Но так или иначе, они летали. Шары покупали обязательно, кто-то выпускал их, и вся улица, задрав головы, наблюдала, как шарик улетает в небо («Красный шар» Ламориса я посмотрел много лет спустя).

Продавали и обязательные красные флажки. Нашел в интернете картинку, на которой показан весь праздничный набор советского ребенка 7 ноября. Только бумажных цветов у меня, понятно, не было. Да и шуба в Ленинграде в ноябре не требовалась.

Шары приносили домой и я таскался с ними по квартире. Когда приходило время ложиться спать, я отпускал шар, и он поднимался под потолок. А утром шар, уменьшившийся и сморщенный, с остатками газа, обычно лежал на полу, и от этого было очень грустно. И грустно было, когда живую рыбу, плававшую в ванной, уносили на кухню, убивали и чистили. На том же Суворовском был рыбный магазин, в котором во времена моего детства стоял здоровый аквариум, в котором плавали рыбы (наверно, карпы). Продавцу показывали выбранную рыбу, он вылавливал ее сачком, и рыбу несли домой. До дома от магазина было минуты три ходьбы, так что карпов приносили живыми и выпускали в ванну, напустив туда воды.  Там они и плавали, а я смотрел на них. А потом приходило время их зажарить и съесть. Может, я именно с тех пор не люблю рыбу.
Через несколько лет живой рыбы в продаже не стало, и аквариум опустел. Так он и простоял много лет, напоминая о былом ленинградском пищевом изобилии. А потом в магазине был ремонт и аквариум убрали за ненадобностью.