Картинки и сценки

Читаю «Легендарную Ордынку» Михаила Ардова. Давно не получал такого удовольствия от чтения. Очень рекомендую.

Ардов свою книгу начинает с воспоминаний из раннего детства – ему запомнились какие-то картинки. У меня примерно так же. После пяти лет помню уже какие-то сценки, события. А до пяти – именно картинки, как будто фотовспышка освещает темноту прошлого и отчетливо, столько лет спустя, видишь выхваченную светом картинку.

Наверно, самое раннее воспоминание – как мне купили трехколесный велосипед. Сколько мне было – два, три года? Как покупали, магазин, не помню совершенно. Помню, как идем по двору, кто-то, по-моему, дед, несет велосипед, подходим к парадной – и ощущение полного счастья: у меня велосипед! И потом помню, как еду по коридору квартиры на Таврической на этом велосипеде. Как еду по комнатам – не помню начисто, а в коридоре – прямо вижу. Это именно два или три года, потому что в четыре мне купили двухколесный, и я помню, как на даче в Разливе (что это было в Разливе, мне потом мама рассказывала) учился ездить, как мама держала меня на какой-то пыльной дороге сзади под седло, чтобы не упал. А как ездил, научившись, не помню. 

И в том же Разливе помню себя в песочнице, у меня серый игрушечный грузовик с темно-красными колесами, и я заправляю его горючим – пытаюсь насыпать через соломинку песок в капот. Видно, видел, как заливают воду в радиатор, и думал, что это бензин. 

А годом раньше мы были на даче в Рауту – это название я запомнил с тех пор, наверно, слово очень уж необычное (теперь это Сосново). Лиса утащила у хозяев курицу, и мы с мамой и хозяевами бежим по следу лисы по тропинке в поле, след помечен перьями курицы на тропинке. 

Помню выкрашенную серебряной краской похоронную колесницу на Суворовском, в нее запряжена белая лошадь, это очень красиво. И помню похороны в открытом грузовике почему-то в том же месте на Суворовском. Грузовичок обтянут траурным красно-черным, борта откинуты, и в кузове стоит гроб.  А за грузовичком идет толпа. Много людей. И помню грузовики побольше, в кузове – люди в чем-то сером. Бабушка говорит, что это пленные немцы. Недоумение – эти невзрачные, понурые люди – те самые страшные немцы? 

Помню разрушенное бомбой серое здание на углу Суворовского и Красной Конницы, и как взрослые говорят, что немцы целились в военный госпиталь, который расположен напротив. А больше развалин не помню. Вроде бы должны были бомбить Смольный, но не было больше разрушенных домов  поблизости, да и пустырей на месте разобранных  не было, как я осознал уже потом. В других районах таких пустырей было немало. Я уже став гораздо старше осознал, что означают следы несуществующего дома, сохранившиеся на стене-брандмауэре уцелевшего – как будто тень. В Хиросиме остались тени людей, а в Ленинграде - домов. 

Помню, как играю на ступенях, ведущих в Греческую церковь на Лиговке, церковь полуразрушена, бабушка говорит, что в нее попала бомба. Потом ее снесут, и о ней напишет Бродский. 

Помню, как по булыжной тогда Таврической едет лошадь, запряженная в телегу, и колеса грохочут на камнях (шин, наверно, не было), и помню лошадь с телегой у молочного магазина на углу Суворовского и Заячьего переулка, помню, как стоим с бабушкой в длинной и скучной очереди за яйцами в дворе «Гастронома» на Суворовском, который почему-то все называли еще с довоенных времен «Пролетарий». Я понимаю, бабушка объяснила, что яйца дадут и на меня, и горжусь этим, но стоять очень скучно, а во дворе плохо пахнет. 

Помню, как гуляем в Таврическом саду, тогда там на пруду была лодочная станция, и мы с бабушкой едем в лодке по каналам сада, бабушка гребет. Прикинул сейчас, ей тогда нет шестидесяти… И помню прабабушку, маму бабушки Жени. Я в «кабинете» прыгаю на синем пружинном диване , входит маленькая старушка в черном платье и черном платке, что-то говорит мне, а мне объясняют, что это прабабушка. 

Помню, как по радио зачитывают репертуар театров, и часто повторяют название «Вас вызывает Таймыр». Что еще там было – не помню, а это запомнил – из-за непонятного и загадочного слова «Таймыр», который кого-то вызывает. Сейчас посмотрел – поставили эту пьесу в Ленинграде в 1948, стало быть, мне три или четыре года. И только через много лет я узнаю, что написал эту пьесу Галич.

И какие-то еще смутные картинки, что-то такое видится, но не понять что – будто на недодержанном фотоснимке. И не у кого спросить, что это могло быть.

P.S. Перечитывал текст, дошел до упоминания «парадной» и вспомнил замечательный анекдот, который прочитал на днях. Ленинградцы и москвичи поймут, остальным могу рекомендовать «Московско-петербургский словарь» - есть такой, я в давние уже времена офлайн-словарей обнаружил  его на диске с кучей разных словарей ABBYY Lingvo.

Ипполит (из «Иронии судьбы») изобличает Лукашина:

«Предположим, ключ подошел, адрес совпал, мебель та же самая, но вы не могли не заметить, что входите не в подъезд, а в парадную!»