Кисловодск

(продолжение)

После еды жизнь входила в накатанную дорожную колею. Дорога на Кавказ занимала около 36 часов, обычно поезда отправлялись вечером и добирались до пункта назначения утром. Так что после еды я какое-то время смотрел в коридоре в окно, а потом меня отправляли спать. Я забирался с помощью лесенки на верхнюю полку (когда мы ехали втроем, с родителями, одна-то верхняя полка всегда была обеспечена) и не спал, конечно, смотрел в окно (с верхней полки это очень удобно, поэтому я ее и любил), пока не становилось настолько темно, что в окне становились видны были только огни, когда проезжали мимо каких-то деревень недалеко от железной дороги. Звезд было не видно, окна в вагонах всегда были слишком грязные, чтобы можно было смотреть на звезды. На редкие огни смотреть надоедало в конце концов, и я засыпал. Утром я просыпался первый, слезал с полки (лестницу оставляли стоять посреди купе, а в некоторых вагонах лестница была откидная, привинченная к стене) и выходил в коридор. Сколько было времени я не знал, часов у меня тогда не было, но раз светло — значит можно идти смотреть в окно. А смотреть в окно в коридоре было гораздо интереснее, чем с верхней полки — обзор гораздо лучше. Из-за малого по малолетству роста я залезал на идущий вдоль окна выступ — как я потом узнал, он закрывал трубу отопления, идущую вдол коридора). С пола было не разглядеть пространство вдоль путей, а это было очень важно, поскольку рядом с рельсами стояли столбы, отмечающие пройденное и остающееся расстояние. Через каждый километр стояли высокие столбы с указанием километров, а через каждые 100 метров — низенькие столбики с указанием пройденных от последнего столба стометровок. Так что, забравшись на надпольный выступ, я мог держать под контролем продвижение к цели. Постепенно в коридоре начинали появляться люди — по тоглдашним обычаям мужчины в пижамах, женщины в халатах — и направлялись в туалеты. Потом поднимались проводники и растапливали титан. Значит, время шло к завтраку — понятно, с котлетами, курицей и яйцами. И с чаем из подстаканников. После завтрака впереди был целый день путешествия. В основном я проводил его в коридоре у окна с перерывами на еду. Читать в поезде не хотелось, при всей моей любви к чтению, смотреть в окно было гораздо интереснее. А вот в шахматы я играл, если удавалось. Шахматы я полюбил сразу, как только дед научил меня играть в пять лет. Отец в шахматы играл слабо (как я потом понял) и не слишком любил это дело. Но иногда все же соглашался сыграть. Шахматы выдавала проводница. Доска-коробка всегда была замызганная, а синие кружочки из ткани, приклеенные к основанию фигур, чтобы плавно скользили по доске (как у Клячкина, которого я услышу через годы — "Пусть ладья плывет тихонько по реке…") всегда тоже были грязные и полуотклеившиеся. И фигуры были грязные, настолько, что разница между белыми и черными не слишком бросалась в глаза. Но различить все же можно было. Так же, как белые и черные клетки на доске.

Иногда в купе оказывался сердобольный сосед, который выражал готовность сыграть с малолетним попутчиком. Изредка я выигрывал и был счастлив. Только потом осознал, что такие соседи были настолько сердобольны, что поддавались порой; я не был шахматным вундеркиндом. Но в любом случае шахматы — это было недолго, в шахматы можно было и дом играть с дедом, а вот смотреть в окно дома на Таврической можно было разве только на стену дома метрах в 10 от нашего окна. И только если задрать голову, можно было увидеть кусочек неба. А в поезде были невиданные в городе просторы, поля, леса, реки (на мостах через реки в ту пору стояли будки, а в них — часовые с винтовками). И небо до горизонта, если он не был закрыт лесом.

Я часами не отходил от окна.