Трудоустройство

(продолжение)

Теперь я возвращаюсь ко второму уровню своего рассказа — к "еврейскому" аспекту трудоустройства в СССР. Я писал уже об аспирантуре Краинского, писал об устройстве через райком Гутмана и Раера. Теперь я хочу написать о своем опыте, хотя у меня не было драматических ситуаций, я никогда не оставался без работы…

Когда начальник цеха сказал мне, что я могу увольняться, я сильно обрадовался. Но, чтобы уволиться, нужно было сперва найти работу. Сбережений у меня при моей зарплате не было, а я в ту пору жил самостоятельно и собирался жениться, так что оставаться на какое-то (причем неопределенное) время без зарплаты я не мог. Об устройстве "с улицы" речи быть не могло, нужно было искать связи. Выяснилось, что бабушка Эдда недавно лечила внука ректора ЛЭТИСа. Так что когда я каким-то образом узнал о имеющейся в вакансии в каком-то небольшом НИИ, бабушка позвонила этому ректору и попросила замолвить за меня слово. Ректор замолвил, и, когда я пришел в этот НИИ, начальник отдела,где имелась вакансия, встретил меня очень приветливо. Работа была не слишком завидная — минимальная зарплата молодого специалиста, тогда в "невоенном" заведении это было 90-100 рублей, малопривлекательные командировки по области, где имелись какие-то объекты. Но эта работа имела отношение к тому, чему меня учили в институте, и к науке. Так что я был готов пойти на эту работу, а начальник был готов меня принять. До такой степени, что даже продиктовал мне названия книг, которые мне стоило бы прочитать, не теряя времени, еще до выхода на работу, чтобы войти в курс дела. Закончился наш разговор тем, что он сказал, чтобы я в предбаннике его кабинета, где сидит секретарша, написал заявление, заполнил анкету, а секретарша сама отнесет бумажки в отдел кадров, и когда оформление закончится, он мне позвонит. Даже характеристику с прежнего места работы не потребовал. После этого начальник ушел по делам, а я пошел к секретарше. Оказалась, молодая, очень симпатичная девушка. Я написал заявление, заполнил анкету, отдал ее секретарше. Она заглянула в анкету и вдруг неожиданно сказала мне: "Они тебя не возьмут с твоим пятым пунктом". "Пятый пункт" — это была графа "национальность" в анкете. Я изумился. Дело в том, что внешность у девушки была абсолютно русская. А в ту пору не так много было неевреев, которые понимали, что существует политика государственного антисемитизма. Это неудивительно — евреи все работали, в том числе и на начальственных должностях, из не увольняли (в СССР вообще мало кого увольняли), так что, если не вникать, все выглядело нормально. Понимали ситуацию, кроме, понятно, самих евреев, только те, кто так или иначе был близко связан с евреями. И уж тем более не бывало, чтобы русские люди обсуждали этот вопрос с незнакомыми евреями. Так что я изумился. Я всегда гордился тем, что у меня абсолютно непроницаемое лицо (никогда не мог понять, почему жена и дочка всегда смеются, когда я им об этом сообщаю). Но на этот раз изумление, видимо, было настолько велико, что прорвалось сквозь мою непроницаемость. До такой степени, что секретарша это заметила. И правильно поняла смысл этого изумления. Она грустно улыбнулась мне и тихо сказала: "У меня муж — еврей"...

Она оказалась права. Звонка от начальника не последовало. Когда, не дождавшись, я позвонил сам, он смущенно начал бормотать что-то про какие-то организационные перестройки, которые препятствуют отделу кадров оформлять прием на работу. Предложил позвонить через пару недель. Я звонить бы все равно не стал, все было понятно, но в любом случае через две недели я уже нашел работу.

 

Трудоустройство

(продолжение)

Второй известный мне случай победы молодого специалиста над системой советского крепостного права произошел в НИИРДС, в котором и я работал по распределению. Туда же распределилась моя однокурсница Люба. Она была приезжая, вышла замуж за нашего однокурсника-ленинградца Гошу, но жить им было негде. И купить кооперативную квартиру было не на что. Гошу после института забрали в армию, он просился, чтобы его отправили служить на север, чтобы получать "северные", но его отправили служить в Ленинградскую область, без всяких надбавок. А чистая лейтенантская зарплата была повыше зарплаты молодого специалиста на гражданке, но для покупки квартиры была маловата. Может, не было мест на севере, а может, комиссия, решавшая его судьбу, его не полюбила. Как рассказывал Гоша, в ходе собеседования его спросили, как он относится к международной ситуации. Гоша ответил: "Соответственно". Члены комиссии озадачились и спросили: "Соответственно чему?". Гоша резонно ответил: "Соответственно ситуации". В армии умников не любят. А у Гоши вся семья, видно, была такая. Он рассказывал, что его племяннику классе в четвертом-пятом было задано по русскому языку придумать предложение с подлежащим, сказуемым и обстоятельством места. Ребенок написал нетривиальное предложение "Интеллигент упал с крыши"… Короче, жить Любе с Гошей было негде, и Люба решила податься в дворники — дворникам давали служебную жилплощадь. Но для этого ей надо было уволиться, будучи при этом молодым специалистом. Она пошла к начальству, все объяснила, пытаясь бить на жалость. Говорила, что даже слезу сумела пустить. Но начальство не разжалобилось. Получив несколько отказов, Люба решила пойти иным путем и прогуляла две недели, рассчитывая, что после этого ее уволят за прогул. Но когда она после двухнедельного прогула вышла на работу, рассчитывая, что тут-то ее и выгонят, начальство сказало ей:" Пиши задним числом заявление на отпуск за свой счет". Увольнять ее со скандалом начальство не хотело, это означало бы, что оно не справилось с воспитательной работой. Но уж после того, как Люба заявление на отпуск писать категорически отказалась, начальству просто было некуда деваться — невыходы на работу были отмечены в уже зарегистрированном табеле посещаемости. И Любу уволили за прогул. Она была страшно рада, но в дворники ее не взяли. Оказалось, что в тот момент действовала какая-то инструкция, запрещавшая брать на работу дворниками людей с высшим образованием, не отработавшим три года после института. Видно, Люба была не одна такая умная. Как сложилась ее дальнейшая судьба не знаю, так получилось, что мы больше не пересекались.

А третья победа — моя собственная. Хотя победной это не назовешь, поскольку я не выходил на битву с системой. Просто так получилось. Работа специалистом по неведомым и неинтересным мне технологиям мне совершенно не нравилась. Но я не дергался, уныло ходил на работу. И, видимо, всем было ясно, что задерживаться там я не буду. И тут вдруг начались какие-то новации и реорганизации на предмет улучшения и повышения. Сопровождалось это, как водится, сокращением штатов. В нашем цеху должны были сократить сколько-то ИТР. Начальник цеха был хороший парень, ему было, думаю, не больше 30. Он, кстати, и уговорил меня пойти в его цех, расписав будущую работу самыми радужными красками. А я, находясь в ту пору в хронической депрессии, согласился, особо не вникая. Так вот, вызвал меня начальник и сказал примерно следующее: "У нас будет сокращение. Тебя мы уволить, понятно, не можем, ты молодой специалист. Но работать ты (мы с ним были на "ты") у нас, как я понимаю, не хочешь, а мне придется увольнять кого-то, кто работать хочет. Но есть выход. Уволить мы тебя, стало быть не можем, но отпустить тебя в сложившейся ситуации можем, если ты сам хочешь уйти. До сокращения месяц, если ты за этот месяц найдешь работу, - ты свободен".

Мне к тому моменту оставалось дорабатывать еще полгода, и меня этот вариант очень устроил. Так что надо было срочно найти работу.

 

Трудоустройство

Написал о том, что Гутман устраивался на работу "через райком", и стал вспоминать истории, связанные с "еврейским трудоустройством. Так что отвлекусь от историй про Леньку ради рассказов об этом трудоустройстве.

Разговоров про устройство на работу "через райком" я слышал немало, но не могу судить о том, насколько это было распространено. В моем распоряжении лишь нерепрезентативная выборка. Оглядываясь назад, полагаю, что евреев на курсе у нас было человек 15 (в период учебы мне никогда никогда не приходило в голову считать). Из тех, о которых мне извесмтно, через райком трудоустраивались двое - Ленька и еще один наш однокурсник — Володя Раер. . С ним-то произошло явное беззаконие. После института он попал по распределению в довольно известный и престижный "почтовый ящик". Оттуда его призвали в армию, я уже писал, что многих с нашего курса взяли в армию на два года — служить офицерами. Он отслужил, и по закону его обязаны были взять на прежнее место работы. Но — не взяли. Не знаю, как и почему это произошло, но беззаконие было очевидное. Раер пытался протестовать, но безуспешно. Найти работу самостоятельно тоже не мог. В итоге устроился куда-то через райком. Не знаю, что с ним стало дальше. В интернете я его не нашел. Про то, как сложились дела с аспирантурой у Краинского, я уже писал.

Но безработицы среди евреев не было. Все как-то где-то работали, кроме, правда, отказников и диссидентов. Некоторые — те, что не хотели вписываться в систему, - шли в "дворники и сторожа", но подавляющее большинство работало по специальности.

У меня в жизни не было драматических событий, связанных с трудоустройством, но писать о себе всегда интересно (другое дело, интересно ли это читать). Так что не могу удержаться от искушения.

После института я работал по распределению инженером-технологом в цеху на участке обжига радиокерамики. Это работа не имела никакого отношения к тому, чему меня учили в институте, я ничего не понимал в этом деле. Но — работал, для выполнения обязанностей особых знаний и не требовалось. Мне, конечно, изначально не надо было соглашаться идти на эту работу, так что сам виноват. Но так или иначе, работа мне не нравилась. Но три года отработать надо было — никуда не денешься.

Отвлекусь еще раз — вспомнил две истории про работу по распределению. Хотя, конечно, до уровня "Рукописи, найденную в Сарагосе", мне далеко, там шкатулочный уровень "рассказов в рассказе" доходит до шести, мне пока далеко, но я буду стараться.

Пока что перехожу на третий уровень. Три года после института "молодой специалист" не имел права уволиться. И его не имели права уволить — точнее, не имели права уволить против его желания. Раер, кстати, был молодой специалист. По обоюдному согласию увольнение в принципе было возможно. Но такое случалось, хотя и не часто. Я знаю три случая такого увольнения по согласию. Один из них произошел со мной.

Но сперва о первых двух.

Один случай произошел с каким-то институтским приятелем Жоры Гутмана. Нам об этом рассказал Ленька. После института приятель этот (звали его, помнится, Вадик) получил распределение в какой-то Мухосранск, и это его абсолютно не устраивало. Он категорически хотел жить в Ленинграде. Выйдя на работу, он честно сказал начальству, что работать у них не хочет, и попросил отпустить его по-хорошему. Начальство отказалось. И тогда Вадик начал борьбу. Борьба эта свелась к тому, что на работе он ничего не делал. Вообще ничего. Но при этом не нарушал трудовую дисциплину — не опаздывал, не занимался на работе посторонними делами, не участвовал в болтовне сотрудников, отлучался с рабочего места только в туалет. Это было невероятно трудно — каждый день высиживать за столом 8 часов, абсолютно ничего не делая. Но он держался. Уволить человека за то, что он ничего не делает, в СССР было не принято. Тем более, когда речь шла о молодом специалисте, которого администрации надлежало воспитывать. Да и вообще, если бы в СССР увольняли тех, кто ничего не делает, в стране появилась бы армия безработных.

Не знаю, сколько времени продолжалась эта борьба. Но Владик победил. В конце концов начальство не выдержало, сломалось и предложило ему писать заявление — не помню уж, под каким предлогом, но Владик вернулся в Ленинград, победив систему.

 О Гутмане

(продолжение)

Но кончилось все плохо. У замдиректора по кадрам и режиму была жена. И работала она в райкоме Выборгского района. И НИИ бумаги находился в этом районе. Так что вскорости после того, как Леня поступил в аспирантуру, в НИИ бумаги заявилась комиссия из райкома. Для проверки работы аспирантуры. И проверять эта комиссия стала целенаправленно лёнино "дело". И сразу выявило "неправильную" характеристику. Леню после этого из аспирантуры отчислили. Он пытался жаловаться, писал аж в Генеральную прокуратуру, но ничего не добился. Юридически-то позиция у него была, как я понимаю, слабая. Конечно, характеристику ему обязаны были выдать. Хорошую, плохую, но обязаны были. И на отказ в выдаче можно было жаловаться. Но даже если бы в результате Ленька выбил бы характеристику, на это ушло бы много времени. И за это время прием в аспирантуру закончился бы. Но это уже никого не волновало, а документы Ленька подал неправильные, так что отчисление формально было законное.

После этого Ленька оказался безработным. Устроиться на инженерную должность "с улицы" еврею было практически невозможно. Существовали правда, бюро по трудоустройству, эти бюро давали людям, которые ищут работу, направления на предприятия, где имелись вакансии. И таких людей с направлением должны были брать на работу. Или обосновать отказ в приеме. Обосновать при желании всегда можно, особенно если проверять обоснованность никто не будет. Так что бюро не спасали. Спасал райком. Безработные евреи в ту пору шли в райком и говорили, что работу по специальности найти не могут. Иногда добавляли, что единственный остающийся выход — ехать в Израиль. Но в любом случае это подразумевалось. А в райкоме не хотели, чтобы евреи ехали в Израиль, поэтому по в таких ситуациях из райкома звонили в какую-нибудь "контору", и еврей устраивался на работу. Леня получил направление в Гипрохим тот самый, который построил кооператив, где мы жили. Там евреев в ту пору было полно, так что одним больше, одним меньше, - погоду не делало. Не зря осведомленные люди называли этот институт "Гипрохаим". Потом-то почти все уехали, в нашем кооперативе почти не осталось старых жильцов... Гипрохим — это, конечно, было не по специальности, но это была работа, и Ленька стал там работать. Но после всего, что с ним произошло, начиная еще с истории с Жорой (и это только личное, не говоря об общих соображениях), жить в Союзе больше не хотел. Примерно тогда же он записался в подпольный кружок по изучению иврита и стал добиваться разрешения на выезд. Уехал он в мае 1975, накануне своего 30-летия. Для нас это было большой потерей, нам Леньки всегда не хватало. И всегда было мне стыдно, что не пошел провожать его в аэропорт. Побоялся. Не побоялась, насколько я знаю, только Люда Финошенкова. Она никогда ничего не боялась…

В ту пору большинство людей, получивших разрешение на выезд в Израиль, оказывались в итоге в США. Но Леня ехал в Израиль целенаправленно. Наверняка и в Америке у него бы все сложилось. Но в Израиле все сложилось точно, без сослагательного наклоенния. Правда, не вышло с теоретической физикой. Ленька устроился на работу в хайфский Технион (что-то вроде политехнического института), но 30 лет, наверно, поздновато, чтобы начинать карьеру теоретика. Так что в итоге Ленька перешел на инженерную работу в Хеврат Хашмаль — израильский монополист в сфере производства и распределения электроэнергии. Работа ему нравилось, а условиям работы в этой фирме — зарплатам, социальным пакетам и т.д., завидует весь Израиль. Так что с работой все было хорошо, семья была замечательная, зароботок позволил купить прекрасную квартиру, что еще нужно для счастья в стране, которую любишь. Леня и родителей перетащил в Израиль, это было непросто, Борис Борисович занимался какими-то секретными работами (в СССР все было засекречено, даже разработки НИИ бумаги…). Ленька рассказывал потом, что он даже добился встречи с секретарем ЦК итальянской компании Берлингуэром, просил его, чтобы тот походатайствовал перед Брежневым за отца. Не знаю, помог ли Берлингуэр, или что-то другое повлияло, но, так или иначе, ленькиных родителей выпустили в Израиль, и последние годы они провели там.

Все было бы замечательно, если бы Леня не ушел так рано...

О Гутмане

(продолжение)

Я уже писал, что Ленька был маленького роста. Наверно, из-за этого у него не складывалось с девушками. Он был весьма хорош собой, когда годы спустя стали доступны американские фильмы, мы поняли, что он тогда был похож на молодого Аль Пачино. Был он при этом спортивный, веселый и остроумный. Но — маленький. Думаю, что дело было в этом, наверно, он комплексовал, короче, девушки у него никогда не было. Сам он никогда на эту тему не заговаривал. Только один раз, когда объяснял мне, почему уезжает в Израиль, сказал мельком, что, помимо всего прочего, ему в Израиле будет легче жениться, поскольку профессия инженера в Израиле гораздо более престижна, чем в Союзе. По поводу престижности инженерства в СССР вспомнился анекдот.

- Ты кем работаешь?

- Инженером.

- Да-а, плохо без профессии…

И, не знаю, в престиже ли инженерной должности в Израиле дело, но там Леня вскоре женился — и очень удачно. Семья у них была замечательная.

В итоге в Союзе Леня собрался жениться на первой же (во всяком случае, насколько я знаю) женщине, которая обратила на него внимание и захотела выйти за него замуж. Но свадьба не состоялась. Я выслушивал обе стороны, и, суммируя услышанное, могу сказать, что в разрыве была виновата Тамара — так звали лёнину невесту. Она затеяла очень серьезный конфликт с лёниной мамой, даже не дождавшись свадьбы. Вела себя глупо и по-хамски — я сужу об этом, исходя из ее же рассказов, она-то считала себя безусловно правой, так что не видела необходимости ничего скрывать. В итоге произошел большой скандал, и Леня, после некоторых колебаний, принял сторону матери. По-моему, он этот разрыв перенес достаточно спокойно. Так что все бы оно ничего, но беда в том, что это был «служебный роман», Леня и Тамара работали в одной лаборатории. Коллектив был в основном женский, и коллектив этот, понятное дело, встал на сторону Тамары, Леньку обвиняли в вероломстве, предательстве и т. д. Работать в такой ситуации Лене стало сложно, и, поскольку трехлетний послеинститутский срок к тому времени истек, он решил уволиться. За работу эту он не держался. Он мечтал стать физиком-теоретиком, диплом писал в подходящем месте — в Физико-техническом институте, и учился хорошо. Но в Физтех его не взяли, а распределили в какой-то достаточно тухлый — во всяком случае, с точки зрения теоретической физики — "ящик". Так что уволиться было не проблема. Проблема была в том, что устроиться на другую работу еврею в то время было сложно. Действовало негласное правило - "не увольнять и не принимать". В итоге Ленька без особого энтузиазма согласился на предложение отца поступить в аспирантуру в его институт. Борис Борисович работал в "НИИ бумаги", он был там какой-то начальник, лауреат, так что его влияния было достаточно, чтобы устроить в аспирантуру сына-еврея. При том, что по профессиональным-то качествам Леня для аспирантуры вполне подходил и не подвел бы отца. Теоретической физикой там тоже не пахло, но выбора у Леньки просто не было, и он подал документы в аспирантуру.

И тут возникла проблема. Помимо всего прочего, при поступлении в аспирантуру нужно было представить характеристику с прежнего места работы. Характеристики тогда подписывал "треугольник" — администрация, профком и партком. От администрации характеристики подписывал замдиректора по кадрам и режиму, в крупных конторах это была обязательная должность. Поскольку ни такой замдиректора, ни председатель профкома, ни секретарь парткома не могли знать всех сотрудников, изначально характеристику составлял "треугольник" отдела, где работал человек. А потом эту характеристику автоматически визировал "большой треугольник". С хорошей характеристикой на уровне отдела у Лени проблем не возникло, начальство несостоявшейся свадьбой не интересовалось, а претензий по работе и по дисциплине к Лене не было. Думаю, он на работе был достаточно сдержан в высказываниях.

Но, на лёнино несчастье, замдиректора по кадрам и режиму оказался близким другом родителей Тамары. И, когда дело дошло до него, он попросту отказался подписывать характеристику. Не буду, мол, подписывать, и все. Переписать ее, написав о Лене что-то плохое, у него не было оснований. Поэтому он просто не подписал. Хотя обязан был. А без характеристики нельзя было поступить в аспирантуру.

Леня об этом мне уже потом рассказал. Тогда, видимо, он не придал этому особого значения, он махнул рукой и не стал возникать. У него была хорошая характеристика, подписанная треугольником отдела. Ее он и отдал, поступая в аспирантуру. Характеристики эти были просто формальностью, и в приемной комиссии никто и не посмотрел, чьи там подписи стоят. И Леню приняли в аспирантуру. Так или иначе, но впереди у него была кандидатская степень, дающая прибавку к зарплате, а институт был в трех минутах ходьбы от дома. Вроде все сложилось не так плохо.

 О Гутмане

(продолжение)

Аду я тогда даже очень разглядел. На всю оставшуюся жизнь впечатления хватило. А в тот вечер старался не отходить от нее; когда вечеринка закончилась (засиделись допоздна, но все-таки не до утра), напросился провожать домой. До фридиного дома было не очень близко, но пошли пешком. Ночи в мае прохладные, а Ада была легко одета, так что я уговорил ее надеть мой любимый черный «хэмингуэевский» свитер грубой вязки — это была моя фактически форменная одежда, я его обычно носил, не снимая, пока погода позволяла. Благодаря этому не нужно было придумывать повод для новой встречи. А к тому времени, когда я заявился вроде как за свитером, мне удалось каким-то образом раздобыть билеты в БДТ — на «Генриха IV». Перед БДТ Ада устоять не могла, а я стал в ее глазах Человеком, Который Может Достать Билеты в БДТ, это повысило мои шансы, и следующая встреча состоялась как бы по инерции. Но потом все застопорилось. Не прошло и трех недель после той вечеринки, как у Ады началась зачетная неделя, после зачетной недели — сессия, так что встречаться можно было только после экзаменов — в мединституте, особенно на младших курсах, сплошная зубрежка — анатомия, фармакология и т.д. В конце июня сессия закончилась, на Ада на следующий же день улетела домой, к родителям, так что два месяца общение проходило только в письменной форме. Я, правда, писал каждый день, иногда по два раза. В самом конце августа Ада вернулась в Ленинград, но 1 сентября им сообщили, что чуть ли не на следующий день их отправляют в колхоз на картошку. На месяц. Вернулись они из колхоза в начале октября. Так что пожениться мы смогли только в начале ноября — месяц ждали очередь во Дворец бракосочетания. Учитывая всю историю нашего знакомства, свидетелем на свадьбе, конечно, должен был стать Гутман. Но не стал. Дело в том, что сперва он должен был стать свидетелем на моей несостоявшейся свадьбе, потом я — на его, тоже несостоявшейся. Помня, что бог троицу любит, я сказал Лене, что на этот раз на всякий случай не буду его звать в свидетели. А то как бы это не стало нехорошей традицией. Леня отнесся к этому с полным пониманием, и в свидетели я позвал Юру. Я был свидетелем на их свадьбе; обе женитьбы сложились удачно. Может, конечно, и с Гутманом-свидетелем все получилось бы хорошо, но береженого бог бережет.  

А вот у Леньки после его несостоявшейся свадьбе все сложилось — хуже некуда. Закончилось все его отъездом в Израиль, где все у него сложилось хорошо. И женился он удачно, естественно, без моего участия. Когда мы встретились, у них с Мерой уже было трое детей. 

 О Гутмане

(продолжение)

А потом пришел День Победы. Он в тот год приходился на вторник, но, наверно, какой-то перенос выходных был; во всяком случае, отмечали День Победы на работе, а впереди было как минимум два выходных, это я помню точно. На работе отметили как обычно, что-то такое выпили, закусили, но потом, что бывало не всегда, возникло всеобщее желание продолжить праздник. Коллектив-то в ту пору был вполне молодой еще и энергичный. Мои родители в тот год рано уехали на дачу, еще в середине апреля, так что продолжить решено было у нас, не смутило, что на другой конец города ехать нужно. Добрались, закупились в нашей «стекляшке», в 72 нехитрую закусь можно было приобрести без проблем, и спиртное тоже. И начали праздновать уже всерьез. Коллектив, повторюсь, был молодой и дружный, так что засиделись до утра. Девочки наши перед уходом помыли посуду и даже прибрались, так что в квартире стало чище, чем до прихода гостей (я к тому времени уже недели три жил один, и уборкой себя не утруждал). Последние гости ушли уже в десятом часу. И я лег было спать. Но спать пришлось недолго. Часов в 12 меня разбудил звонок в дверь. Я поплелся открывать, открыл, увидел Леньку. Он-то был бодр, свеж и деятелен. Ленька, хоть и был весьма малопьющий, любил сборища. Правда, не у себя в квартире. Он был человек неконфликтный, но четко умел сказать «нет». Как-то, когда они уже жили неподалеку от нас в отдельной квартире, ленькины родители уехали в отпуск, и Юра был уверен, что Ленька нас тут же в гости позовет. Юра знал Леньку гораздо дольше, чем я, но Юра всегда был оптимистом и верил в хорошее. Поэтому, когда я ему сказал, что зря он так уверен, Юра даже обиделся за Леньку. Но прав оказался я. Леня категорически сказал «Нет». Его вполне можно понять. Когда Краинский имел неосторожность позвать встретить у него Новый год на втором курсе, Юра с Володей Раером начали бороться (именно бороться, вполне дружески), в ходе борьбы упали на диван и сломали его. Больше Краинский нас в гости никогда не звал. А у Лени появился житейский опыт. При этом он был на самом деле человек очень гостеприимный и добрый. Мы ощутили это в Израиле, когда он постоянно звал нас в гости о помогал нам обустраиваться. В гости мы ходили поочередно и нам у Гутманов было очень хорошо. Надеюсь, что и им у нас. Правда, Леня мог быть уверен, что мы не станем ломать его диван… 

А уж когда через год в Израиль приехали Филатовы, чтобы посмотреть, как мы обустроились, и мы собирались у нас и у Гутманов, все было и вовсе замечательно.

Короче, Ленька вошел в квартиру, уяснил, что родителей нет и не предвидится, и сказал, что раз так, надо собрать народ и устроить веселье. Я, утомленный вчерашним весельем лежал на диване с головной болью и слабым голосом просил, чтобы Ленька оставил меня в покое. Но он, не обращая на меня внимания, начал накручивать телефонный диск. В ту пору мы уже были взрослые, у всех были свои дела, так что полный состав собрать было нереально. Откликнулись одинокие Леня Широчин, Краинский (он в то время уже вернулся из армии) и Аркашка Коганский. А женщин не было. Я писал уже, что в компании у нас было всего четыре женщины. У Юры с Лидой в ту пору был маленький сын Андрей, они не могли, как раньше, сорваться по сигналу. А может, вообще на даче были. У Галки, Люды Финошенковой и Роличей не было телефонов. А больше нам и звать некого было. И тогда Леня сказал, чтобы Аркашка позвал Фриду. Фрида всегда была (и есть) веселая, прекрасно пела и играла на рояле. Но Фрида, хотя и хотела в гости с Аркашкой, отказывалась ехать без Ады. А Ада училась тогда на втором курсе мединститута и ей надо было много заниматься, да и вообще неохота ей было ехать в незнакомую компанию. Так что Ленька встретился с Аркашкой и они отправились к Фриде уговаривать Аду. Уговаривали втроем, поскольку Фрида была целиком за. И в конце концов уговорили. Так что в итоге Аркашка с Леней привезли Фриду и Аду. Я к вечеру пришел в себя, во всяком случае, настолько, чтобы, хоть и со второго раза, разглядеть Аду.

 "Я люблю"

Сегодня утром я делал зарядку под музыкальную программу радио РЭКА. Подборка была в духе советской телепрограммы «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». И по ходу дела я впервые услышал в оригинальном исполнении знакомую с юности песню.

Был в свое время такой бард — Борис Полоскин. Не слишком известный. Но как-то попала к нам его пленка. Совершенно не помню, какие песни на ней были. Кроме одной, «Я люблю». Эта песня зацепила. (https://www.youtube.com/watch?v=f-fmnO88wCY — только на той записи голос у Полоскина молодой был). А вскоре на одной из пленок Клячкина я услышал эту песню в его исполнении — и именно такой она отложилась у меня в памяти навсегда. https://useraudio.net/search/%D0%BA%D0%BB%D1%8F%D1%87%D0%BA%D0%B8%D0%BD/%D1%8F-%D0%BB%D1%8E%D0%B1%D0%BB%D1%8E — реально Клячкин поет только последнюю на странице песню, там, где «Концерт 1969 года).

Через какое-то время эту песню стали исполнять Татьяна и Сергей Никитины, и она получила всесоюзную известность (Клячкина-то немногие слушали за пределами Ленинграда, да и в Ленинграде не слишком он был знаменит). И от Никитиных мы узнали, что песню написал не Полоскин, что он лишь автор русского перевода слов французской песне. Никитины тогда говорили, что это песня Азнавура.

Не знаю, может, Азнавур и пел эту песню, но написал ее другой французский шансонье — Жоэль Ольмес (который вообще-то Йоэль Ковригару, родившийся в Бендерах). И вот сегодня я услышал эту песню в авторском исполнении. (https://www.youtube.com/watch?v=XDeOJT2Qr9s). Я очень люблю Клячкина, и только поэтому говорю, что Ольмес исполняет эту песню не хуже. Не любил бы так, сказал бы, что лучше. Хотя вообще-то это нормально для авторских песен — автор практически всегда поет лучше.

И тут я начал заодно вспоминать другие песни, которые становились популярны в России, можно сказать, получали там второе рождение.

Прежде всего, это песня «Бомбардировщики». «Прежде всего» - потому что я знаю ее с самого раннего детства. Ее тогда исполняли по радио, родители говорили, что это поет Утесов с дочкой Эдит, я с тех пор запомнил эту фамилию (https://www.youtube.com/watch?v=NrYlX12wQj8). И любил ее петь отец и мама. Я откуда-то знал, что это песня об американских летчиках, хотя из текста это никак не следует. И только потом, много лет спустя, узнал, что песня — американская, музыку написал Джимми Макхью, а слова - Гарольд Адамсон. И потом эту песню записал один из лююбимых моих советских рокеров — Сергей Чиграчев, «Чиж» и снял замечательный клип, в котором песня звучит и на английском, и на русском. Жалко, не довелось родителям этот клип показать, им бы наверняка понравилось. Интересно, что «американская» и «русская» солистки — сестры, Марина и Татьяна Капуро. Интересно также, что в довольно точном русском переводе имеется существенное отличие от оригинала - «молитва» заменена на «честное слово»… (https://www.youtube.com/watch?v=syWip-NG1dU

Была в моем детстве еще одна «военная песня». Ее как раз считали иностранной — английской, поскольку героем ее был храбрый английский моряк Джемс Кеннеди. Помню, что слушал эту песню по радио (https://www.youtube.com/watch?v=cItf-zqwvH4), и ее тоже любили петь родители. И она тоже прозвучала много лет спустя, но все же гораздо раньше, чем «Бомбардировщики» Чижа. В 66 году студенты мастерской Товстоногова поставили в ленинградском театральном институте музыкальный спектакль «Зримая песня», и, среди прочих песен, там был и «Джеймс Кеннеди». Этот спектакль я смотрел с родителями в маленьком зале институтского театра на Моховой, и спектакль нам всем троим очень понравился, а услышать «Джеймса Кеннеди» - это был дополнительный бонус. Но эта песня была вполне «советская» - на оригинальный текст Фогельсона. Мелодия, правда, была использована английская. Запись кусочка того спектакля можно посмотреть здесь: https://www.youtube.com/watch?v=glJkvVHyUwY

А вот еще случай новой жизни песни в другой стране.

В 50-е в СССР был очень популярен молодой (родился в 1940) болгарский певец Эмил Димитров. Он приезжал в СССР на гастроли, выходили его альбомы — тогда их называли просто «пластинки». В СССР было продано 55 миллионов альбомов Димитрова. Голос у него был приятный, и сам он был очень хорош собой. Думаю, что подавляющую часть альбомов раскупили женщины. У Люды Финошенковой всю жизнь висел в комнате на стене конверт с его альбома — на конверте фотография Димитрова была во весь лист.

В его тогдашнем репертуаре была симпатичная песенка - «Арлекино» - сентиментальный рассказ о деревянной кукле, сгоревшей от любви.https://www.youtube.com/watch?v=aDLmNm8Lh2s. Наверно, сегодня эту песню мало кто вспоминал бы сегодня — разве что его постаревшие поклонницы. Но в 75 году ее исполнила Пугачева. И симпатичная песня стала великой. У меня сложное отношение к Пугачевой, многое у нее мне резко не нравится, но есть несколько песен в ее репертуаре, которые я, при всей моей нелюбви к громким словам, действительно могу назвать великими. В том числе и «Арлекино».

Знаю и русскую песню, которая зажила своей, отдельной жизнью, в другой стране. Все в России, наверно, знают романс «Дорогой длинною”. Написан он в 1924 году, и среди его первых исполнителей были Тамара Церетели, Александр Вертинский, Петр Лещенко. В дальнейшем его пели Шульженко, Бейбутов, Брегвадзе, Зыкина, Пьеха, Хиль…

Так пел Вертинский: https://www.youtube.com/watch?v=LVQ3TplZxMA

А в 1962 году Юджин Раскин (разумеется, с российскими корнями) написал английский вариант текста — Those Were The Days, и в 1968 Пол Маккартни предложил эту песню для дебютного сингла 18-летней Мэри Хопкинс. И песня получила всемирную известность (потом ее еще пел Хампердинк; только песня все-таки «женская», так что Хампердинк выпадал из размера, когда пел «man» вместо «woman» в строчке «Was that lonely woman really me».

Сейчас, когда искал ссылку, нашел в Youtube две видеозаписи концертного исполнения Мэри Хопкинс. Сделаны эти записи больше 50 лет назад. У одной из этих старинных уже записей в современном интернете 31 миллион просмотров, у другой — 21.

https://www.youtube.com/watch?v=y3KEhWTnWvE

Как будто совершенно другая песня. Я слушал ее в 70-м, и я был тогда уверен, что это не про меня. Но какое-то внутреннее беспокойство возникало каждый раз, когда слушал…

Может, кто знает еще какие-то песни со второй жизнью? Именно второй, не имею в виду русскую песню, которую за границей знают именно как русскую, — или наоборот. Я не думаю, что многие из тех десятков миллионов человек, которые прослушали в наши дни Мэри Хопкинс, знают историю этой песни.

Так же, как в СССР не знали историю «Бомбардировщиков».

 О Гутмане

(продолжение)

В 71 году мы с Ленькой как-то сблизились, стали больше общаться. К этому времени в нашей компании почти все буди уже женаты или замужем, да и вообще мы повзрослели. Компания сохранилась, но общаться стали реже. Одно дело — отучиться до 2-3 часов, и потом никаких забот, заскочил домой, пообедал, и свободен. И совсем другое, когда работаешь до 5, а потом еще час едешь домой… Раньше, бывало, идешь по Невскому мимо «Сайгона», заглянешь — и почти наверняка кого-то из своих увидишь. А теперь — одни незнакомые лица, да и сам на Невском стал бывать намного реже. А с Ленькой мы жили неподалеку, так что встретиться без проблем и после работы можно было. Сблизило нас в каком-то смысле то, что с интервалом в несколько месяцев у нас обоих сорвались намеченные свадьбы. Ленин разрыв с невестой носил (конечно, если смотреть со стороны) трагикомический характер, хотя последствия этого разрыва были для Леньки весьма печальными. Но об этом как-нибудь потом. Скажу лишь, что мне лёнина несостоявшаяся свадьба дала интересный жизненный опыт. В 60-е годы в советском прокате был французский фильм «Супружеская жизнь». Фильм состоял из двух серий. В одной драматические события из жизни молодой семейной пары были показаны с точки зрения жены, а во второй — те же события с точки зрения мужа. Картины получались совершенно разные. Очень это было любопытно. А тут я столкнулся с этой ситуацией в реальной жизни. Леня и его бывшая невеста приходили ко мне по очереди за сочувствием и излагали свои версии событий, которые различались не меньше, чем в кино. Это был урок на всю жизнь, я тогда усвоил, что "да будут выслушаны обе стороны" - это не пустые слова. Правда, надо еще суметь проанализировать версии, которые порой являются взаимоисключающими, так что разобраться все равно нелегко... 

Но так или иначе, а с 71 года мы с Ленькой стали много общаться вдвоем, иногда втроем — неподалеку от нас жил еще лёнькин школьный приятель Аркашка Каганский.

И вот 22 апреля 1972 года мы собрались втроем, чтобы поиграть в баскетбол. Ленька был хоть и маленький (152 см), но очень спортивный. До конца жизни играл в теннис… А в тот день погода была отличная, и мы, стало быть, пошли играть в баскетбол. День был воскресный — это важно для дальнейшего развития событий. Будь это в субботу — вся жизнь моя, возможно, пошла бы по-другому. Но в субботу был, понятное дело, ленинский субботник с выпивкой в трудовом коллективе, так что никакого баскетбола быть не могло.

Мы поиграли в баскетбол, а потом мы с Аркашкой захотели выпить. Леня был малопьющий, но компанию поддержать был готов. Загвоздка была в том, что дома ни у кого из нас в ту пору спиртное еще не залеживалось — покупали, когда требовалось, и тут же выпивали. Запасы появились позже, когда мы стали совсем уж взрослыми…

А в воскресенье в СССР в ту пору в целях борьбы с пьянством спиртным не торговали. При этом мы находились в «спальном» районе, там и пивбара поблизости не было, так что и пойти было некуда. И тогда Аркашка предложил пойти в гости к его герл-френде Фриде. Он был уверен, что у нее что-нибудь выпить найдется. Мы с Фридой были знакомы, она была (и есть) очень славная, так что мы с Ленькой охотно согласились. И пошли мы втроем к Фриде.

А у Фриды в ту пору, как выяснилось, квартировала Ада. Как это получилось — отдельная история, которая к данной теме отношения не имеет. Но в итоге в тот день я познакомился с Адой. Правда, формальным знакомством в тот день все и ограничилось. Запасов спиртного, вопреки аркашкиным ожиданиям, у Фриды не оказалось, так что мы с Ленькой скоро откланялись и пошли домой. И я тогда никак не думал, что знакомство с Адой продолжится. Благодаря Леньке.

 

О Гутмане

Не без робости начинаю писать о Лёне. Не умею я изображать человеческие характеры, не сумею показать, каким он был. А хочется. Поэтому решил пойти на компромисс с самим собой. Буду пока что писать не о том, каким был Леня, а событиях в моей жизни, с ним связанными. Может быть, удастся по ходу дела как-то и портрет его написать. Или хотя бы набросок к портрету.

История о том, как я женился, благодаря Лене (с предысторией)

Я уже писал о том, что наша компания сформировалась на первом курсе института. Состав изначально был исключительно мужской. Жили мы все в ту пору недалеко друг от друга, в центре, так что собираться было несложно. Собирались на первом и втором курсе у Гутманов. Они занимали две комнаты в коммунальной квартире на Жуковского. В одной комнате, большой, жил Леня с родителями, в другой, маленькой, ленькин старший брат Жора. Жора редко бывал дома, так что мы могли собираться в его пустующей комнате. Мы все тогда только что научились играть в преферанс, уроки нам давал Жора, и очень этой игрой увлеклись. В основном, сидя у Гутмана, часами играли в преферанс. Или слушали музыку, помню, что у Гутмана мы коллективно старались разобрать слова песен, которые пел Гарри Белафонте. У Леньки пластинка, и очень нам нравился Белафонте. Jamaican Farewell, John Henry, Banana, Soldier…

На втором курсе объединился наш поток «стажников» и поток «школьников», и в нашей группе появилась Люда Финошенкова. Она стала первой девушкой в нашей компании. А потом привела в компанию своих школьных подруг, Галю и Надю, а Надя привела свою уже институтскую подругу Лиду — будущую Лиду Филатову. Они составили постоянную женскую часть нашей институтской компании. И собираться мы тогда стали у Нади. Она жила с мамой, у них тоже были две комнаты в коммуналке, но у Нади была своя комната, а Жора все-таки иногда бывал дома… Так что Большая Московская на годы стала для нас чем-то вроде Большого Каретного у Высоцкого.

От Гутмана я услышал две важнейшие политические новости 60-х.

5 июня 67 года я пришел к Наде, Леня был там, и, только я открыл дверь, закричал мне: «Наши ударили по Египту, уничтожили их самолеты прямо на земле!» Я в тот день еще не слушал «Голоса» и ничего не знал. Эта война ожидалась, и мы ожидали ее с волнением, опасаясь, что вдруг все пойдет не так. А тут — сразу стало ясно, что все так; Леня, захлебываясь, стал пересказывать мне услышанные по радио подробности. Он был в полной эйфории.

Очень скоро от него же я услышал частушки, появившиеся в СССР по этому случаю:

Что нам Брежнев, что Гомулка,

Что Насер и что У Тан,

Будет легкая прогулка,

Марш-бросок за Иордан

В огороде бузина,

А в Каире Гречка.

Коль еще одна война,

То Насеру свечка.

Не все, может, помнят и знают фамилии из этих частушек — кроме Брежнева, понятно.

Гомулка — тогдашний польский лидер, при котором в Польше после шестидневной войны была развернута государственная антисемитская кампания, в результате которой чуть ли не все немногочисленные польские евреи, пережившие Холокост, уехали в Израиль.

Насер — тогдашний президент Египта, готовивший при поддержке СССР войну на уничтожение Израиля.

У Тан — генеральный секретарь ООН, которая в те годы проводила выраженную антиизраильскую политику.

Гречко — тогдашний министр обороны СССР.  

У Лени эта эйфория так и не прошла. После этого, как я узнал уже потом, у него появились мысли о переезде в Израиль. Потом-то жизнь стала прямо подталкивать его к этому, но сама идея возникла у него тогда.

В 63 году мы с родителями перебрались с Таврической на Орбели, и добираться на Большую Московскую стало при тогдашнем транспорте непросто. А через какое-то время лёнин отец получил квартиру неподалеку от нас, и Леня стал жить там с родителями. Так что мы снова стали почти соседями — минут 10 ходьбы. Когда Гутманы перебрались на Карбышева я точно не помню, но в 68 году они уже точно жили там.

21 августа мы договорились пойти в кино втроем — Леня и я с девушкой. Я был тогда влюблен, мир казался прекрасным. Почему-то мы в тот день не работали, шли мы на дневной сеанс. Радио в тот день я не слушал и телевизор не смотрел. Мы пришли к кинотеатру «Выборгский» (сколько в него было хожено еще во время учебы вместо лекций, да и потом — вплоть до отъезда), день был подстать настроению, прекрасный, теплый, солнечный. Сидели на скамейке, ждали Леньку. Он появился. Почти бежал. Когда приблизился, я увидел, что на нем лица нет. Обычно-то он сохранял жизнерадостность в любой ситуации. Подойдя, он сказал с отчаянием: «Они ввели войска в Прагу». Мы ждали этого, боялись этого. И все равно — это было как удар. Я ударил кулаком по скамейке. Рука потом долго болела. И душа болела.