Евреи в России

Мне хочется рассказать, что думаю лично я о  «еврейском вопросе», подытожить свои многолетние размышления на эту тему.

Я не буду размахиваться на всю историю евреев в России, начну с предреволюционного периода. Конечно, жилось евреям в царской России плохо, и, естественно, им хотелось изменить свою жизнь к лучшему. Но, выбирая способ улучшить свою жизнь, евреи думали в основном не о революционных преобразованиях России, а о том, как бы из России уехать. Массовая иммиграция из России стала возможна в 1881 году. На этот момент евреев в Российской империи было около 4 миллионов. За период с 1881 по 1914 год из России иммигрировали примерно 2 миллиона человек – в основном в США (1,5 млн). Это на порядок больше, чем число евреев, участвовавших в деятельности всех российских революционных партий вместе взятых. С 1901 года количество иммигрантов стало превышать число прирост еврейского населения, чем дальше, тем больше, так что численность евреев в России стала сокращаться. В 1911-1914 годах среднегодовой уровень прироста составлял 16%, а средний уровень иммиграции – 21%. То есть убыль – 5% в год. При этом многие оставались в России только потому, что не было денег на переезд; нередко семья откомандировывала» наиболее энергичных мужчин в Америку, и ждала, пока те не заработают денег на проезд всем остальным членам семьи. Первая мировая война остановила этот процесс, иначе, глядишь, через пару десятилетий еврейский вопрос был бы в основном решен в России естественным путем, остались бы только те, кого жизнь в России устраивала.  

Это я все прочитал в интернете, а если говорить о том, что я знаю из жизни, то ни в моей семье, ни в семье жены, ни в семьях моих друзей-евреев революционеров не было. Дед мой, правда, еще подростком вступил в Бунд, но вернувшись в Россию после февральской революции, всю оставшуюся жизнь проработал врачом (с перерывом на отсидку). Точнее, два настоящих революционера в нашей интернациональной семье все же были. Муж сестры деда был революционером в России, а после революции занимал крупный пост в Закавказье. А муж сестры бабушки был румынский коммунист-революционер, бежавший от тамошних властей в СССР. Обоих мужей в итоге расстреляли. Но первый из них был армянином, а второй – румыном.  И у жены в роду о революционерах не слышно, зато значительная часть родни ее бабушки уехала в Палестину уже после революции. Свояк мой Семен Мазус лет написал книгу об истории своего рода – по отцовской и материнской линиям. Он разыскал самых дальних родственников во множестве стран мира, списался с ними, убедил их поделиться воспоминаниями и фотографиями. И в итоге построил генеалогическое древо своей семьи по обеим линиям, начиная с середины 19 века. Это при размерах семей в те времена. С указанием рода занятий и судьбы. На ветвях этого дерева – имена десятков людей в дореволюционный и первый послереволюционный период (в наше время – это сотни людей в полутора десятках стран). И ни одного революционера, ни одного партийно-советского руководителя, ни одного чекиста. А вот уехавших в те времена – хватает…

При этом остается фактом, что в партийном руководстве до революции и в советском руководстве послереволюционного периода число евреев весьма велико. Процент евреев среди руководителей значительно превышает процент еврейского населения в тогдашней России. Такое ощущение, что практически все относительно немногочисленные евреи, участвовавшие в революционном движении, после революции вышли в начальники. Чем это объяснить – также не пытаюсь объяснить Но вот что можно заметить. Число евреев среди ведущих шахматистов мира в конце 19 века и большей части 20 тоже значительно превышает процент евреев в мире. И здесь не берусь судить о причинах. Но сегодня вроде никто не говорит о еврейском заговоре в шахматах прошлого. Правда, возможно, это из-за того, что интерес к шахматам в России и во всем мире снизился по сравнению с 20 веком. А в свое время великий шахматист Александр Алехин написал в 1941 году для нацистской газеты статью «Арийские и еврейские шахматы», в которой шла речь о том, как вредит еврейское засилье мировым шахматам, и о еврейских шахматных заговорах, направленных против ненавистных евреям гоев.  После этого Алехин стал в шахматах изгоем, с ним никто не хотел после войны играть, все мировые шахматные федерации бойкотировали его. Кроме советской. В СССР, где до войны к Алехину относились как к предателю, после войны очень хотели провести шахматный матч на звание чемпиона мира между Алехиным и Ботвинником. Рассчитывали, что спившийся, больной Алехин (сохранявший титул чемпиона) наверняка проиграет, и Ботвинник станет чемпионом. Этот матч, слава богу, не состоялся из-за смерти Алехина, и Ботвинник заслуженно и достойно стал настоящим чемпионом, победив сильнейших шахматистов того времени.

Мало  кто, кроме совсем уж оголтелых антисемитов, считает следствием еврейского заговора непропорционально высокое число евреев среди нобелевских лауреатов. А вот количество евреев в послереволюционном советском руководстве антисемитам покоя не дает. Тут поневоле вспоминается фраза, приписываемая Черчиллю, который будто бы, объясняя отсутствие антисемитизма в Англии, сказал, что дело в том, что англичане не считают евреев умнее себя. Историчность этой фразы сомнительна, поскольку Англия всегда была вполне антисемитской страной, а никто из цитирующих не указывает источник. Но что-то в этой фразе есть, независимо от того, кто ее автор.  

О Михаиле Козакове - вдогонку к вчерашнему

С Козаковым у меня вообще как-то не сложилось. «Убийство на улице Данте», когда он вышел, я не смотрел. Он был «до 16». Так что я только слушал разговоры взрослых, которые были под впечатлением, и сожалел о своем малолетстве. И первый раз я увидел Козакова в большой роли  только в «Человеке-амфибии». До этого были не запомнившиеся (кроме маленького эпизода в «Девяти днях одного года») второстепенные роли в слабых фильмах. А в «Человеке-амфибии» Козаков был очень заметен. И, конечно, хорош собой. Хотя, насколько я помню, женская (точнее, девичья) аудитория предпочитала Коренева. Но я в отрочестве и юности очень нетерпимо относился к тому, что сегодня называется масс-культура. В ту пору этого иноземного понятия еще не было, и подобный хлам называли словом из советского новояза – «ширпотреб». Так что фильм мне категорически не понравился, включая и Козакова, сыгравшего опереточного злодея. А «Убийство на  улице Данте» я посмотрел много лет спустя, и фильм мне тоже не понравился. Устарел к тому времени, очень уж театрально все. Да и вообще, на мой взгляд, нет у Козакова выдающихся актерских работ в кино. Не полагаясь на память, просмотрел сейчас фильмографию – не за что глазу зацепиться.

А в театре я Козакова видел лишь дважды. Оба раза в «Современнике». Первый раз – в «Четвертом». После спектакля в БДТ версия «Современника» мне не понравилась совершенно, и Козаков, на мой взгляд, не шел ни в какое сравнение со Стржельчиком. Второй раз – в спектакле «Всегда в продаже». И этот спектакль мне не понравился, а из актерских работ запомнился только Табаков, замечательно сыгравший продавщицу в пивном ларьке. «Обыкновенную историю» я видел только по телевизору, так что не могу оценивать, театральные спектакли в телевизоре всегда сильно проигрывают. И я не видел Козакова – Гамлета, Дон Жуана, Сирано, Джерри из «Двое на качелях». Поэтому судить о Козакове – театральном актере не могу.

Но есть еще Козаков - кино - и телережиссер. И вот в этом качестве я его очень ценю. При этом мне не понравилась его «Тень» и совсем уж не понравился «Визит дамы». Наверно, потому, что я очень любил эти пьесы, хорошо  их знал и представлял их по-своему, и мое представление никак не совпало с представлениями Козакова. Кстати, и у горячо мною любимой Надежды Николаевны Кошеверовой мне «Тень» тоже не понравилась. Только с Акимовым, который ставил «Тень» в Театре комедии, у меня «совпало», и тот спектакль я запомнил со школьных лет. А вот «Безымянная звезда», на мой взгляд, очень хороший фильм с прекрасными актерскими работами. Но «всего лишь» очень хороший.

Однако Козаков снял «Покровские ворота», и этот фильм для меня великий, фильм на все времена. Затрудняюсь даже сказать, сколько раз я его видел за те почти уже сорок лет, которые прошли после выхода «Покровских ворот». Последний раз, по-моему, в позапрошлом году. Пора, наверно, посмотреть еще раз. Конечно я (и жена, и дочка) знаем фильм практически наизусть. Некоторые фразы из фильма прочно вошли в лексикон нашей семьи – в первую очередь фразы Велюрова (любимый наш персонаж в фильме): «Я же уже принес свои извинения» и «Заметьте, не я это предложил»). Как у Козакова получился такой легкий, изящный, такой веселый и грустный, такой оптимистичный и безнадежный фильм – просто удивительно. У Цвейга есть цикл документальных рассказов и повестей – «Звездные часы человечества». В этом цикле он рассказывает о людях, которые навсегда вошли в историю одним произведением, одним поступком, одним решением и т.д. Вот для Козакова таким звездным часом стал, на мой взгляд, фильм «Покровские ворота». И за этот фильм я всегда ему был благодарен, потому что стоит вспомнить его – и автоматически становится лучше на душе.

Спасибо, Михаил Михайлович, и земля пухом.

Как я не посмотрел «Гамлета»

В 1956 году Охлопков ввел в свою постановку «Гамлета» 22-летнего Козакова, который только что закончил школу-студию МХАТа. Рассказывают, что изначально Охлопков думал поручить Козакову роль Лаэрта, но, порепетировав с ним, передумал и дал ему Гамлета. Критики писали о том, с какими глубокими творческими задумками был связан этот ввод (к примеру «Охлопкову захотелось еще больше приблизить спектакль к современной жизни, сделать его острее и актуальнее.»). Сам Козаков рассказывал об этом более прозаически: «Его тогда достал сильно пьющий и непредсказуемый Самойлов, и он решил взять на его место меня, молодого». Так или иначе, но Козаков Гамлета сыграл.

В Ленинграде взрослые много говорили об этом спектакле. Мне было страшно любопытно. И вот в сезоне 1959/60 где-то зимой театр Маяковского приехал в Ленинград на гастроли и привез «Гамлета». Родители достали билеты – и на меня. На воскресный дневной спектакль. Я страшно радовался и ждал. И тут вдруг оказалось, что в это самое воскресенье проводятся районные школьные соревнования по легкой атлетике. А я был в сборной школы. Нужно было выбирать. После долгих колебаний я выбрал легкую атлетику. При этом я спортом не занимался, просто бегал и прыгал быстрее и дальше, чем большинство моих сверстников. Так что дело было не в какой-то особой любви к этому виду спорта. Речь шла о чувстве ответственности. Мне доверили – и я не могу подвести, не оправдать доверия. При этом я вовсе не был в команде лучшим, заменить меня проблем бы не было. И, тем не менее, родители пошли в театр, а я отправился на соревнования. Отбегал, отпрыгал в свою силу и отправился домой с чувством выполненного долга и с большими сожалениями по поводу пропущенного спектакля. Наверно, поступил глупо, но в соответствии с убеждениями. Люди совершали не только гораздо большие глупости из-за своих убеждений, но и самые страшные преступления. А в данном случае, по крайней мере, пострадал в итоге только я сам. Другой возможности увидеть Козакова в этой роли у меня не было. Наверно, в наказание за глупость, я вообще так никогда и не посмотрел «Гамлета» в театре. Только в концертном исполнении Рецептера, который играл «Гамлета» один. Это было очень интересно, но все-таки не то. Хотя «Быть или не быть» я помню в первую очередь именно в исполнении Рецептера…

Полезная вещь

Есть полезные вещи, о полезности которых мы не знаем. Иногда потому, что никогда такими вещами не пользовались и не могли оценить их полезность, а иногда потому, что вообще не знаем об их существовании.

Об одной такой вещи я хочу написать сегодня.

Но начну издалека.

Есть у нас с женой очень близкие друзья – Лида и Юра Филатовы.

С Юрой мы познакомились и подружились на первом курсе института. А Лида появилась в нашей компании «со стороны» на втором курсе. После института они поженились. Было это, страшно сказать, без 8 дней 52 года назад – 4 июля 1968 года – в День независимости США. В ту пору США были для нас чем-то вроде прекрасного далёка, и Юра этим совпадением очень гордился. Так что на серебряную свадьбу, в 1993, я подарил ему Конституцию США. Эта Конституция лежала тогда чуть не на каждом книжном прилавке, которых по городу появились тысячи. В то время еще никто не называл США Пиндосией.

В смысле нашего тогдашнего отношения к США -  у нас на курсе была девушка, у которой в документах в графе «место рождения» стояла надпись «город Вашингтон». Ее отец занимался какими-то закупками в США в годы войны и жил там с женой. Там Галя и родилась. Этот факт придавал ей дополнительную привлекательность, хотя она и так была красивая и при этом еще и умная. Дима Таганов из нашей компании говорил, что хочет жениться на ней, чтобы хвастаться потом женой – уроженкой Вашингтона. Какова была доля шутки в этих словах, мы никогда не узнали, поскольку Галя к Диме интереса не проявила и вышла замуж за Леньку Широчина – тоже из нашей компании.

Так, стало быть, Юра с Лидой поженились в 1968, и я был свидетелем на их свадьбе. А через 4 года Юра был свидетелем на нашей свадьбе, и с тех пор мы, что называется, дружим домами. Дружба эта сохранилась и после нашего отъезда – сразу начали общаться по телефону, по Скайпу, мы отправляли им фотографии нашей новой квартиры (потом они, поменяв квартиру, присылали нам фотографии своего нового жилья, а теперь вот отправляют фото нового дома, который строят на своем дачном участке. И мы радуемся за них, все у них хорошо). А через полтора года после нашего переезда Филатовы приехали к нам, посмотреть Израиль и увидеть, как мы живем, вживую. Они привезли нам подарок. Сказали, что видели фото, и поняли, что необходимое у нас есть. Так что они решили привезти нам лишнее. Этим «лишним» оказался невиданный нами ранее аппарат – электрическая яйцеварка. Поначалу это вызвало у нас веселое недоумение, но уже после первого практического использования мы поняли, какая это замечательная вещь. Не нужно стоять с секундомером, чтобы вытащить яйца из кастрюльки в нужной кондиции, когда варишь их всмятку. Просто наливаешь в мерный стаканчик требуемое для выбранного режима варки количество воды, выливаешь в яйцеварку, включаешь ее – и через какое-то время она автоматически выключается и выдает свисток, сигнализирующий о том, что яйца готовы. Плюс в яйцеварке яйца никогда не лопаются, и белок не вылезает наружу. Так что теперь мы просто не представляем, как жили раньше без этого устройства, и каждый раз, доставая ее с полки для применения, лишний раз вспоминаем Филатовых. Хотя яйцеварка уже другая. Первая, подаренная, сломалась, прослужив 10 лет. В израильских магазинах яйцеварок нет, И, поскольку жизни без нее мы более не мыслили, я по этому случаю впервые заказал товар через интернет.  Пришла новая, правда, без свистка, так что приходится посматривать, когда погаснет сигнальный светодиод.

А веселое недоумение яйцеварка теперь вызывает у наших гостей, которые видят ее впервые.

Чтец Вячеслав Сомов

Я люблю слушать стихи в авторском исполнении. Ведь только автор точно знает, что он хотел сказать своими стихами, и как он их слышит. Иногда это существенно влияет на восприятие поэзии. Мне посчастливилось побывать в жизни на двух поэтических вечерах – Вознесенского и Ахмадулиной. Вознесенского я полюбил на всю жизнь в 16 лет, в 1962 году, когда прочитал в апрельском номере «Знамени» «Тридцать отступлений из поэмы «Треугольная груша» (именно 30, еще 10 добавились потом, когда в том же году вышла книжечка с этими стихами, мне ее потом подарили…). И побывать на его выступлении в 1972 году – это было событие, но в моем отношении к Вознесенскому это ничего не изменило. Разве что тогда я узнал, что стихотворение, которое незадолго до этого было опубликовано под названием «Реквием по Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу», на самом деле называется «Реквием по Владимиру Высоцкому, актеру и гитаристу» («Оптимистический реквием»). А вот с Ахмадулиной – по-другому. Ее стихи я никогда не понимал и потому не любил и не читал толком. А вот когда услышал, как читает свои стихи она, просто зачарован был их звучанием, ее голосом. Правда, читать их по-прежнему не получалось. Слышал я записи Ахматовой, Есенина. Это завораживало. А уж про Бродского и говорить нечего. Когда я перечитываю его стихи, которые довелось слышать, я просто слышу его голос. И в принципе не воспринимаю чтение его стихов артистами. Исключением являются песни Клячкина на стихи Бродского – «Рождественский романс» Клячкина, на мой взгляд, это шедевр. А вот к артистам, читающим стихи, я отношусь без особого энтузиазма. Кто-то нравится (первым хочется назвать Юрского, но не только), кто-то оставляет равнодушным, кто-то раздражает ненужным пафосом, чтением «с выражением». Но в принципе даже те, кто нравился, ничего мне не дали в смысле понимания поэзии. Да, послушал с удовольствием, но не более того.

Но был один… Вячеслав Сомов. Почти ничего нет из его записей в интернете. А в 50-60-е годы его знали все любители поэзии. Читал он замечательно. Я был на его концерте, думаю, в 8-ом классе, то есть в 1960. Первое отделение – французы. Аполлинер, Превер, Элюар. Я в ту пору зарубежную поэзию знал практически только по переводам Маршака, а тот такого не переводил. Так что на меня все это обрушилось впервые, и это было просто потрясение. Я до того ничего не знал о верлибре, не думал, что бывают такие стихи, что так можно писать. И что такие стихи, которые вроде бы и не стихи в привычном смысле, могут так действовать. Второе отделение – испаноязычные поэты (там участвовал гитарист Кручинин). Лорка, Неруда, Гильен… Во французском отделении была утонченность, полутона. Во втором – ритм, яркие эмоции, накал страстей (испанских поэтов я тоже тогда не знал).  После второго отделения Сомов читал на бис. Ему прислали записку с просьбой прочитать что-то из Превера. Он смущенно улыбнулся и сказал только: «Превера – после Гильена?». Он читал тогда среди прочего – с бешеным ритмом гитары - «Похищение жены Антонио» Гильена (Звучит он, ритм, звучит он,/звучит он, звучит он, ритм,/ритм, звучит он, звучит он,/звон!». После этого читать несколько томного Превера ему не хотелось, не тот настрой уже был.

Мне больше всего запомнился тогда «Париж ночью» Превера из первого отделения и «Неверная жена» Лорки из второго. Прямо слышу даже сейчас, 60 лет спустя, голос Сомова, который читает это.

Так что благодаря Сомову я прочитал французов и «испанцев» и научился любить и ценить верлибр. До такой степени, что в 10-м классе к большому недоумению учительницы литературы Веры Владимировны сочинение «Мой любимый поэт» написал о Солоухине, поскольку находился в тот момент под сильным впечатлением его стихотворения «Голова». (В пыли, перед нашим домом,/Валяется птичья голова./Совершенно ненужный предмет.). Правда, любовь к Солоухину быстро прошла сама по себе, а тут как раз вышла «Треугольная груша»…

А когда я сам начал писать стихи, то охотно пользовался верлибром. Правда, скорее все-таки не по поэтическим предпочтениям, а из-за лени – можно было не возиться с поиском рифм.

Вокзал. Медленно подходит к перрону поезд.

Поезд, на котором ты не приедешь.

Как это холодно – встречать и встречать поезда,

пробираться между тележками носильщиков,

искать в толпе твое лицо,

наперед зная, что тебя нет в толпе.

Вот и вечер. Зажгли фонари. Моросит

мелкий дождь – редкие капли воды,

незаметные как секунды.

Но плащ мой промок насквозь,

И нет больше сил ждать.

А к перрону медленно подходит поезд,

и я ищу в толпе твое лицо.

                                              1966

Как я первый раз побывал за границей

Свою первую заграничную поездку я не помню совершенно. Так что пишу об этой поездке с чужих слов – если, конечно, можно так назвать рассказы родителей.

Я родился в Ленинграде в июне 1945 года (о том, что этому предшествовало, как-нибудь в другой раз). Вскорости мой отец закончил учебу в Военно-Морской Медицинской Академии. Лучшего по успеваемости выпускника оставляли в адъюнктуре (по-штатскому это называется «аспирантура»). Отец лучшим выпускником не стал. На его похоронах немногочисленные его однокурсники, что были еще живы и в состоянии были добраться в зимнее время до кладбища, рассказали мне, что когда стало ясно, что отец уверенно идет на первое место, критерии определения лучшего изменили – чуть ли не накануне выпуска. Так что в результате лучшим стал курсант с правильной фамилией, а отец остался третьим. И вместо адъюнктуры он отправился в медсанчасть портового городка, который тогда еще по старой памяти называли по-немецки Свинемюнде. Городок этот находился на «западных землях», отошедших Польше после войны, и с тех пор называется Свиноуйсьце. Мама к этому времени закончила монгольско-тюркское отделение филфака ЛГУ. Она мне потом рассказывала, что впоследствии и понять не могла, почему она выбрала такую экзотическую специализацию. Но на свое счастье она параллельно с изучением монгольско-тюркской филологии прослушала еще и курс русской литературы – и все экзамены сдала. Это в дальнейшем облегчило ей жизнь.

Так вот, закончила оно это самое монгольско-тюркское отделение, и ее оставили в аспирантуре, поскольку у нее-то с «пятым пунктом» все было в порядке, а училась она отлично. Но, когда отца отправили в Польшу, мама взяла академку. Она всегда была решительная. Уж не знаю, как ей удалось получить разрешение и организовать поездку, но в итоге она отправилась в Польшу со мной, тогда годовалым, на грузовом пароходе. Приплыл пароход в Свинемюнде в непогоду, швартоваться было невозможно, так что на берег нас доставляли на шлюпке. Мама спустилась в шлюпку по веревочному трапу самостоятельно, а меня спустил на руках матрос. Так я впервые оказался за границей. Родители мало рассказывали об этой заграничной жизни. Помню, мама говорила, что немцам, оставшимся в городе (вопреки показанному в фильме «Закон и кулак», где город после ухода немцев абсолютно пуст; кстати, «Закон и кулак» - прекрасный польский вестерн в буквальном смысле слова), приходилось туго, поскольку поляки сильно их прессовали. За защитой от поляков немцы ходили к русским...
Через какое-то время отца перевели в настоящую Германию, в Росток. Там нас расквартировали в каком-то частном доме, хозяева жили в этом же доме, и мама рассказывала, что опасалась, что они меня отравят. В городе было неспокойно, отец на всякий случай ночью клал под подушку пистолет, но в итоге все обошлось без приключений. Наоборот, мама говорила, что все немцы, с которыми ей довелось общаться, как один говорили, что Гитлера всегда не любили, а о преступлениях нацистов не догадывались. И люди все были вполне на вид нормальные, не злодеи какие-то. Так что непонятно было, кто творил такие страшные преступления во время войны.

Продолжалась эта заграничная жизнь около года, потом мы вернулись в Ленинград, отцу все-таки удалось поступить в адъюнктуру, а мама вернулась в аспирантуру. Отец в результате благополучно защитился в 1950 году, а у мамы все получилось плохо. Диссертация (исследование каких-то монгольских летописей времен Чингиз-хана) была готова – напечатана и переплетена. Но тут мама заболела туберкулезом. Защиту, естественно, пришлось отложить. Маму вылечили, но, пока она болела, ее научный руководитель оказался одновременно буржуазным космополитом и буржуазным националистом и отправился за это в лагеря. Маму не тронули, но о защите, понятно, и речи быть не могло. А тут как раз отца после его защиты отправили в Архангельск, и мама поехала с ним. Так я отправился во второе свое длительное путешествие – уже не на запад, а на север. Отец в Архангельске работал в военно-морском госпитале, а мама, благодаря освоенному и зачтенному курсу русской литературы, устроилась в Архангельский Педагогический институт преподавать эту самую русскую литературу.

Про жизнь в Архангельске я уже помню сам. Как-нибудь напишу и об этом.    

P.S. Став взрослым я не раз заполнял анкеты, в которых в советское время был пункт «Пребывание за границей (когда, где, с какой целью)». И каждый раз думал, следует ли мне писать о пребывании за границей в возрасте одного года. В итоге не писал, поскольку затруднялся указать «с какой целью».

P.P.S. С некоторым изумлением (хотя стоит ли изумляться?) узнал, что этот пункт существует и в сегодняшних российских анкетах. 

Российские барды

(продолжение)

А потом был Высоцкий. Я помню, когда мы услышали впервые его песни – на третьем курсе, осенью 1964 года. В тот год часть моих однокурсников ездила на целину, в том числе кто-то и из нашей компании. Там происходил какой-то «культурный обмен» между представителями разных компаний курса, которые в обычное время мало пересекались. И в результате в нашей компании появилась первая катушка с ранними песнями Высоцкого. В основном это были «блатные» песни, которые полюбились благодаря нестандартности (они сильно отличались от известных дворовых блатных песен)  и таланту исполнителя. Так что пленку эту переписали все (к тому времени магнитофоны уже не были редкостью), и слушали постоянно. Хотя «настоящий», «серьезный»  Высоцкий появился позднее.  Освоили его песни и наши гитаристы, и пели эти песни, подражая, по мере возможности, автору. Иногда мы все пели хором; «Парус» стал чем-то вроде гимна нашей компании (вместе с «Пилигримами» Клячкина на стихи Бродского, но о Клячкине – позже). Наверно, к осени 64 мы слышали уже кое-что и из других бардов, но это были «не наши» барды. Как-то так получилось, что все в нашей компании не любили «гитарно-мужественные» песни, которые пели туристы в электричках. Поэтому Кукин, Городницкий, Визбор и т.д. интереса у нас  не вызывали. Отдельные песни нравились, но в целом раздражало постоянное восхищение авторов этих песен своим героизмом, бескорыстием и прочими высокими моральными принципами. Очень они все серьезно относились к себе и себе подобным, без тени иронии, тем более – самоиронии. Поэтому всякие «Чтобы жить километрами, а не квадратными метрами» или «А мне нельзя ведь подать и вида, что умирать не хочется» мы не могли воспринимать всерьез.

В тот же год (учебный) я мог увидеть Высоцкого на сцене. Весной 65 года Таганка впервые приехала на гастроли в Ленинград, и я побывал на двух спектаклях. «Герой нашего времени» с Губенко-Печориным и Золотухиным-Грушницким на меня впечатления не произвел и не запомнился совершенно. А вот «Добрый человек из Сезуана» - это было здорово. Я знал пьесу, видел раньше постановку в Пушкинском театре с Мамаевой – это было интересно, не совсем обычно, тем более для замшелой тогдашней «Александринки», но на Таганке это был спектакль, каких я еще не видел. С потрясающей Зинаидой Славиной в главной роли. Летчика тогда уже играл не Высоцкий, как было изначально, а Губенко. И был в спектакле «хор», который сопровождал действие и пел брехтовские «зонги». «Хор» состоял из двух человек. Одним из них был Хмельницкий, он играл на аккордеоне и выглядел очень импозантно и элегантно (чуть ли не в замшевом пиджаке). А второй играл на гитаре и выглядел затрапезно. В программке было две фамилии – Васильев и Высоцкий. Обычно в таких случаях против фамилии актера, выступающего в данном спектакле, в программке стояла карандашная птичка, но здесь ее не было. Высоцкого я тогда еще не видел, и очень надеялся, что это он. Пел-то актер на сцене примерно так же. Только потом (достаточно скоро), когда увидел настоящего Высоцкого, понял, что зря надеялся.

Мэгги Смит

Два дня подряд – везение. Позавчера случайно наткнулся на «Смерть нам к лицу», вчера удалось посмотреть еще один интереснейший фильм. На этот раз выбор был не вполне случаен. Я наткнулcя на фильм ««Расцвет мисс Джин Броди» (он же «Мисс Джин Броди в расцвете лет») (The Prime of Miss Jean Brodie). Я об этом фильме ничего не знал да и не ждал от него ничего хорошего – очень редкий фильм, даже очень интересный, остается интересным 50 лет спустя. Мне просто захотелось посмотреть на молодую Мэгги Смит. Вся наша семья очень ее любит, мы с женой продолжали смотреть «Аббатство Даунтон», даже когда сериал начал нам надоедать, только из-за нее. Видели мы ее в фильмах разных лет, и полное ощущение, что она никогда не была молодой, а родилась старой и заморозилась в одном возрасте. Точно так же обстояло дело  с Татьяной Пельтцер. Кстати, они сильно похожи с Мэгги Смит. Я видел Пельтцер, наверно, еще в первом классе в «Свадьбе с приданым» (1951), потом хорошо запомнил ее в роли бабушки в «Двух капитанах»  (1957) - и она уже тогда была старая. А потом мы уже с дочкой-студенткой видели ее в «Поминальной молитве» - и она была точно такая же.  Совсем не изменилась. Вот так же и с Мэгги Смит. Просто даже не верилось, что они были когда-то молодыми. Поэтому я скачал фильм, просто чтобы посмотреть на Мэгги Смит в 35-летнем возрасте – не может же быть, что она и тогда уже была такая. Думали, поглядим на нее – и выключим фильм. Но начали смотреть – и смотрели до конца, не отрываясь. Потрясающая роль и потрясающий фильм, совершенно «не американский». Я очень люблю американское кино,  но в нем присутствуют определенные стандарты, особенно это чувствовалось в прошлом. Однако иногда там происходит отказ от стандартов, привычных схем – и появляются в 1955 «Школьные джунгли» - фильм о школе в котором звучит Rock Around the Clock, бунтарские фильмы с Джеймсом Дином, вдруг иностранец Кончаловский снимает в США совершенно не американскую экранизацию Андрея Платонова, которого в Америке читали разве что профессора-слависты... А фильм «Расцвет мисс Джин Броди» появился всего через 2 года после официальной отмены «кодекса Хейса», который жестко регламентировал нравственные нормы, соблюдение которых было обязательным условием допуска фильма к широкому коммерческому прокату. А тут – и «обнаженка», и сексуальные отношения между учителями и учителем и ученицей, и главная героиня – ярая поклонница фашизма, Муссолини и Франко (действие происходит в Шотландии в 30-е годы). И все психологически достоверно, убедительно и впечатляюще. В значительной степени - благодаря потрясающей игре Мэгги Смит (за эту роль она получила в 1970 году своего первого «Оскара»; на лучший фильм «Джин Броди» даже не номинировали, конечно, в тот год номинанты были очень достойные, но все-таки…). Даже и не припомню,  когда последний раз актерская игра производила на меня такое впечатление. Так что всем, кому этот текст попадется на глаза, горячо рекомендую этот фильм.

А я вчера скачал фильм с еще более молодой Мэгги Смит. «Отелло» 1965 года. Мэгги Смит играет Дездемону, в роли Отелло – Лоуренс Оливье. С Оливье все понятно, но как Мэгги Смит играет Дездемону – это очень любопытно. Будем смотреть.

Отелло 

 Расцвет мисс Джин Броди

Аббатство Даунтон

Гарри Поттер

Посмотрели вчера российский фильм «Смерть нам к лицу» Бориса Гуца (2019). Давно не получали такого удовольствия от кино. На фоне российских потуг создать блокбастер (вспоминается борьба Эллочки-людоедки с Вандербильтихой), а также чернухи, глупых комедий и мелодрам, так редко появляются фильмы с «человеческим лицом». А это именно такой фильм. Настоящее независимое малобюджетное кино, снятое на смартфон. Борис Гуц сразу и сценарист, и режиссер, и продюсер, и монтажер. Прекрасная пара неизвестных нам доселе молодых актеров (Быстржицкая и Пугаев), которых даже в Википедии пока нет. А то надоели «звезды», которые бегают из фильма в сериал и обратно в таком темпе, что, видимо, им и перегримировываться приходится на ходу (наверно, именно поэтому в российских фильмах часто плохой грим).  Юмор (черный, но фильм – вовсе не чернуха, а человечный и трогательный), патетика, но в меру (меня поразила сцена, в которой Пугаев читает финальный монолог Ромео; интересно было бы его в этой роли посмотреть). Короче, всем рекомендую.

А я пока что скачал два более ранних фильма Гуца - «Арбузные корки» (2016) и «Фагот»  (2018). Надеюсь, что не разочаруемся.

К нам приплыли медузы

На средиземноморском побережье Израиля появились медузы. Это нашествие случается каждый год примерно в это время (плюс-минус неделя) и продолжается около месяца. Сперва, когда идешь по кромке прибоя, видишь единичных выброшенных на песок медуз, через несколько дней их уже десятки, потом сотни, а потом и вовсе не сосчитать. Через какое-то время все происходит в обратной последовательности. Вплоть до полного исчезновения – до следующего июня. В «межсезонье» медуз не бывает. Медузы большие, наиболее крупные достигают в диаметре 0,5 м и даже больше. И при этом очень опасные. Легкий контакт с медузой      вызывает ожог – примерно какой бывает от крапивы, только проходит не так быстро. А после плотного контакта можно и в больнице оказаться с серьезным химическим ожогом. В этот период в воду лезут только самые безбашенные из местных, а также приезжие, которые не принимают всерьез предупреждения разумных местных. Если учесть, что приезжие у нас тут в основном – недоверчивые жители России, на пляже в этот период нередко можно увидеть «скорую помощь». Правда,  в этом году приезжих нет, так что «амбулансов» пока не видно.

Написал вчера про «Если в кране нет воды…» и вспомнил одну историю из прошлого.

В фильме «Застава Ильича» есть сцена, когда герой ночью заходит на кухню, отворачивает кран - а воды нет.  Вполне реальная для советского человека ситуация. Но мама рассказывала мне, что когда приехавшим в Ленинград киношникам из какой-то благополучной европейской страны (то ли из Дании, то ли из Голландии, не помню, не суть) показали новый тогда опальный фильм, они восхитились, но особо отметили сцену с краном без воды. Сказали, что это потрясающий сюрреалистический символ неустроенности жизни, поразились фантазии режиссера. Это ж придумать надо такое - в кране нет воды! Воистину два мира – два крана. Советскому человеку скорее вспомнилось бы соответствующее объяснение  причины отсутствия воды.

Но скорее всего режиссер не имел в виду ничего такого, и это все мои домыслы. Кран без воды – иногда это просто кран без воды. Тем более, что сейчас прокрутил полную версию фильма (которую нашел в интернете не без труда), и сцену эту не нашел. Непонятно только, почему я помню, как мама рассказывала о ней. Неужели целая система ложной памяти? Просмотрю фильм от и до, чтобы проверить себя. Тем более, фильм замечательный. Хотя мне было бы приятнее, если бы действие проходило в Ленинграде. Пилихина так здорово показала Москву, особенно ночную, что даже я, ленинградец, для которого нелюбовь к Москве естественна, впечатлился. А если бы в Ленинграде, да летние сцены в белые ночи на Неве?!

Но в этом случае пришлось бы обойтись без важнейшей сцены в Политехническом музее, да и выставок современного искусства (еще одна очень важная сцена) в ту пору в Ленинграде не бывало. Так что я понимаю Хуциева. У него просто не было другого выхода.     

Причинно-следственные связи

Есть категория людей, которые считают себя умнее других. Поскольку у меня пока что сохранилась критика, как говорят медики, я иногда сознаю, что принадлежу к этой категории. Мы, умники, уверены в том, что прекрасно понимаем, что происходит вокруг, – в отличие от большинства, которое, по нашему твердому убеждению, таким пониманием не обладает. Только нам, умникам, доступно осознание причинно-следственных связей, которые увязывают и объясняют все, что происходит в этом мире. А остальные живут как в тумане. Правда, иногда, в минуты особого самобичевания (или просветления) я все-таки допускаю мысль (критика же сохранена!), что, возможно, мне когда-то случалось ошибаться, и какие-то мои суждения были ошибочными. Пусть не часто, но были. Неприятно так думать, но я же стараюсь быть объективным.

Ошибки других видеть, разумеется, легче. Скажем, по моему глубокому убеждению, утверждение «Если в кране нет воды – значит выпили жиды» является в принципе неверным. Я же понимаю, что в мире (и, в частности, в России) недостаточно евреев, чтобы выпить всю воду из крана. Разве что если все евреи соберутся в одном конкретном населенном пункте и целенаправленно начнут пить воду. Но это все-таки маловероятно, так что обобщение здесь явно неуместно. Так считаю я, однако кто-то, кто наверняка тоже считает себя умником, уверен, что это точное понимание причинно-следственных связей.   

Пожалуй, впервые я осознал, что причинно-следственные связи, которые кажутся очевидными,  вполне можно подвергать сомнению, благодаря Юлию Крелину (был такой советский писатель-врач, писатель, надо сказать, хороший). Я привык думать, что чрезмерное потребление кофе может стать причиной болезней сердца. Верил в это, лицемерно утешая себя тем, что кофе пью все-таки не так много. Но как-то в «Литературке» появилась статья Крелина, в которой он не то, чтобы отрицал это утверждение, но подвергал его сомнению. Он писал, что сама по себе связь между употреблением кофе и болезнями сердца сомнений не вызывает. Это установленный факт. Но при этом никто не выяснял, где здесь причина, а где – следствие. А ведь может же быть, что люди, предрасположенные к сердечно-сосудистым заболеваниям, по каким-то неизвестным науке причинам испытывают повышенную (по сравнению с обычными людьми) потребность в кофе, так что кофепитие не причина, а следствие? Может, оно и не так, но кто знает? Никто же не проверял. Эта статья стала, наверно, стала одной из причин, по которым у меня выработалась привычка подвергать все сомнению, как учил, вроде бы, Сократ (правда, я не уверен). Так вот и сейчас – пишу, а где-то на заднем плане вертится мысль: «А не  глупости ли я пишу?». Но я гоню эту мысль прочь.  

Помянувши Крелина, подумал, как много в русской литературе писателей-врачей. Попытался вспомнить таких писателей в других странах, но кроме Арчибальда Кронина никого не вспомнил (правда, и в собственной памяти сомневаюсь). А в России, кроме пишущего хирурга Крелина, а также пишущего хирурга Амосова, серьезнейший список – Чехов, Булгаков, Аксенов, Горин – великие авторы (можно еще и Арканова присовокупить, который, на великого правда все-таки не тянет). Не знаю, можно ли назвать какую-либо другую профессию, которая дала России столько писателей.

Всех авторов из этого списка объединяет чувство юмора и мизантропия. При том, что писали они в разных жанрах. Наверно, мизантропия – естественное чувство для врача, который лучше других видит человеческую природу… А врачу без чувства юмора, если это хороший врач, наверно, трудно работать. Невеселая работа – смотреть, как умирают люди.

Барды

Мои музыкальные пристрастия крайне ограничены. Кроме джаза я всю жизнь слушал активно только российских бардов, позднее – российский рок. Все остальное – от случая к случаю, и не думаю, что это остальное как-то повлияло на меня. А джаз, бары и русский рок – несомненно.

Впервые я услышал бардовское пение в 1960, когда мне было 15 лет. Естественно, это был Окуджава. Родители купили магнитофон «Яуза» (тот самый, про который Галич написал «Есть магнитофон системы "Яуза",/Вот и всё! ...А этого достаточно».

Что я слышал до этого? Бесконечные патриотические песни по радио с раннего детства. К 15 годам эти песни вызывали у меня стойкое отвращение. Советскую эстраду по радио и ТВ. Это меня мало интересовало за редкими исключениями. Еще родители пытались приобщить меня к классике, таскали в филармонию. Там я обычно, чтобы не уснуть, пересчитывал органные трубы. И когда я услышал Окуджаву – это был «культурный шок». Я даже не представлял себе, что так – можно. И что стихи, исполнявшиеся неизвестным мне тогда певцом-автором без голоса под нехитрый гитарный аккомпанемент, могут так действовать. Отец раздобыл где-то маленькую катушку, на которой поместилось десятка полтора песен. Сегодня молодые видели такие катушечные магнитофоны разве только в кино, с тех пор сменились несколько поколений воспроизводящих устройств, а тогда магнитофон был еще редкостью. И он стал первой возможностью широкого распространения неофициальной музыки из дома в дом. Или, точнее, второй возможностью. Первой был «рок на костях» - предприимчивые умельцы записывали кустарным образом запретный тогда в СССР рок-н-ролл с редких пластинок, привезенных из-за границы «побывавшими» или отфарцованных у интуристов. Запись велась на «пластинки», материалом для которых становилась использованная рентгеновская пленка, так запись «на костях» - это было вполне реально. Хотя могла быть и «на легких». Помню, слушали в школьные годы «Мамбо-рок» в такой записи. Только много лет спустя узнал, что это был Билл Хейли. Но рок - это было здорово, но не более того, тем более, что танцевать я не любил и не умел.

А тут песни, которые берут за душу (штамп, конечно, но более точных слов не подобрать). Простые слова, никакого пафоса, никаких соплей и слюней, улыбка, ирония. Эти песни, включая метод их добывания, вызывали ощущение свободы. Даже у меня, мальчишки, который сталинские времена почти и не помнил. Тогда было ощущение, что пришла новая жизнь, и теперь все будет хорошо. И не только у меня, люди старше, опытнее и умнее меня так думали тогда – они сформировали поколение «шестидесятников», которые действительно поверили, что сталинские времена – это было искажение «ленинских норм», искажение исправили и продолжают исправлять, и теперь все будет хорошо. Ведь и сам Окуджава писал про «комсомольскую богиню» (эта песня была на той пленке) и про «комиссаров в пыльных шлемах». Правда, веры этой наивной хватило ненадолго, пошатнулась она преизрядно после скандала на выставке в Манеже, после погромных встреч Хрущева с «преставителями творческой интеллигенции». А потом дошли слухи, подтвержденные «голосами», о расстреле в Новочеркасске, а потом был суд над Бродским, а через год – над Синявским и Даниэлем, и все стало ясно.

Но тогда, в 60-м, вера была, и песни Окуджавы эту веру поддерживали.

На той пленке были «Песенка о Ваньке Морозове», «Всю ночь кричали петухи», «Песенка о солдатских сапогах», «По смоленской дороге», «Дежурный по апрелю», «Из окон корочкой»… И, конечно, «Голубой шарик» (после того, как я услышал почти всего Окуджаву, эта песня осталась одной из моих самых любимых). Пишу названия – и будто слышу голос молодого Окуджавы, и вижу квартиру на Таврической, где я слушал эту пленку с родителями.

А через год , в 1961, вышел альманах «Тарусские страницы», и там была повесть Окуджавы «Будь здоров, школяр». И это тоже был «культурный шок», никто в СССР еще не писал о войне так. В те годы существовала уже «лейтенантская проза» (которая началась еще в 1946, когда Виктор Некрасов написал «В окопах Сталинграда», к 61 году знали уже Бондарева и Бакланова. В этих книгах война была показана без пафоса, буднично. Критика к этой литературе относилась кисло. Писали, что из окопа, где сидели лейтенанты, не видна вся картина, даже термин возник «окопная правда». То есть неполноценная. Хотя все-таки не клевета на великий подвиг советского народа, и то хорошо. А Окуджава пошел дальше. Это была даже не «лейтенантская», а «рядовая» проза, были показаны солдаты, которые думают не о подвигах, а о еде и о том, чтобы выжить. Так войну показывал разве только Ремарк. И пусть повесть критика обругала (да и о песнях в ту пору в «Комсомолке» появилась гнусная разносная статейка «Сапоги всмятку»), все-таки это был голос надежды. Который, повторюсь, брал за душу.             

В 2017 году Денис Драгунский написал интересную статью «Ставка на сволочь». (https://www.gazeta.ru/comments/column/dragunsky/10540493.shtml). Сегодня эта статья, на мой взгляд, еще более актуальна, чем тогда.

Среди прочего, в этой статье приводится такой перечень великих имен русской литературы:

"Пушкин! Гоголь! Достоевский! Толстой! Некрасов, Тургенев, Чехов..."

Интересно, как сложилась бы их судьба, если бы они писали свои книги в советское время.

Можно пофантазировать.

Пушкина в ленинско-сталинские времена расстреляли бы или сгноили в лагерях еще за юношеские стихи. Если бы написал он про коммунистических вождей и проповедников единственно верного учения что-то вроде «Кишкой последнего попа/Последнего царя удавим». А в послесталинские ему просто навсегда была бы закрыта дорога в официальную литературу, ходили бы его стихи в самиздате и, наверно, реализовал бы мечту "того" Пушкина и оказался бы за границей. По схеме Бродского. Достоевского при Сталине расстреляли бы по 58-ой за участие в антисоветской организации, а если ограничились бы лагерями (такое бывало по крайней мере в послевоенные годы – можно вспомнить Приставкина, да и среди моих знакомых такой человек был, тоже писатель), отсидел бы и при развитом социализме, возможно, стал бы чем-то вроде почвенника с православным уклоном. Некрасов, наверно, вполне прижился бы, после пары проработок стал бы писать правильные стихи, иногда взбрыкивая и подвергаясь новым проработкам. Можно с Евтушенко сравнить. Тургенев уехал бы за границу, пока можно было, и остался бы там. Как Бунин. Толстого при Сталине отправили бы в лагеря, а в послесталинское время его судьба была бы сходна с судьбой Солженицына.

А вот Чехова в советское время я просто не могу себе представить. Может быть, остался бы врачом и писал в "стол"?

 Борис Пастернак

 Константин Симонов

 Александр Фадеев

 Анатолий Софронов

Борис Слуцкий

Написал вчера о Симонове, и захотелось мне проверить, как он голосовал в связи с осуждением Пастернака. Сомнение особых не было, но хотелось удостовериться. Про голосование не нашел, зато наткнулся по ходу дела на очень интересную статью Давида Эйдельмана «Коллабрационизм как борьба с удушьем?».

Есть в этой статье такой абзац:

«Говорят, что Илью Эренбурга как-то спросили, какая разница между Софроновым, Симоновым и Фадеевым, тремя заправилами кампании по истреблению космополитов. Он ответил: «Допустим, поступает в Союз распоряжение: публично повесить десять безродных космополитов. Симонов вынет трубку изо рта, посопит, потом скажет: «Ну, может, пять?». Сафронов энергично откликнется: «А может двадцать?». Фадеев брезгливо поморщится. «Зачем же публично?».

Более ощутимо разница между этими тремя писателями проявилась после 20 съезда.

Софронов каким был, таким и остался, практически не изменил принципам. Фадеев застрелился. А Симонов начал критиковать Сталина – осторожно, не перегибая палку. Точно так же, как он не перегибал палку, когда писал стихи, прославляющие Сталина. По сравнению с другими, совсем уж оголтелыми, его стихи выглядели, можно сказать, прилично.

В этой статье есть и еще один очень заинтересовавший меня момент. Я не раз читал, как мучила совесть Слуцкого за то, что он проголосовал за осуждение Пастернака. Но из статьи Эйдельмана я узнал, что голосовал он не из трусости, а по принципиальным соображениям. И совесть его стала мучить после того, как он осознал, что соображения эти были ошибочны.

 Ссылка для тех, кому захочется прочитать статью Эйдельмана целиком: https://www.relevantinfo.co.il/collaboration-soviet-writers/

Те, кто захочет ознакомиться со стихами о Сталине, могут найти их здесь: https://imwerden.de/pdf/stikhi_o_vozhde_1949_text.pdf.

Стихотворение Симонова во всех отношениях выгодно отличается от стихов какого-нибудь Максима Рыльского…

Я помню, что у меня была книжка стихотворений о Сталине – большая, с картинками. Мне ее подарили в школе за отличную учебу.

Запомнилась из этой книжки только одна строфа (автора не помню, и найти не могу в интернете, но уж, конечно, это не Симонов:

Когда выходит он на площадь Красную

И поднимается на Мавзолей,

Земля становится еще прекраснее,

И день становится еще светлей.

Хорошего дня и удачи (немного перефразируя название замечательного фильма Джорджа Клуни).

Написал сегодня в ответе Лене bulf, что не люблю Симонова. По разным причинам. Недавно к ним добавилась еще одна.

В отличие от Симонова, Киплинга я люблю. И стихи и прозу. Стихи Киплинга переводить очень сложно, некоторые (например, «Мандалай») вообще, на мой взгляд, невозможно перевести адекватно. При переводе приходится чем-то жертвовать, тут уж ничего не поделаешь. Но всему есть предел.

Я давно знаю перевод киплинговский Симонова «Серые глаза – рассвет…»:

Серые глаза - рассвет,

Пароходная сирена,

Дождь, разлука, серый след

За винтом бегущей пены.

.

Черные глаза - жара,

В море сонных звезд скольженье,

И у борта до утра

Поцелуев отраженье.

.

Синие глаза - луна,

Вальса белое молчанье,

Ежедневная стена

Неизбежного прощанья.

.

Карие глаза - песок,

Осень, волчья степь, охота,

Скачка, вся на волосок

От паденья и полета.

.

Нет, я не судья для них,

Просто без суждений вздорных

Я четырежды должник

Синих, серых, карих, черных.

.

Как четыре стороны

Одного того же света,

Я люблю - в том нет вины -

Все четыре этих цвета.

Всегда мне казалось, что с этим переводом что-то не так. Как-то не увязывался он у меня с Киплингом. Но только недавно удосужился прочитать оригинал:

THE LOVER’S LITANY

By Rudyard Kipling

Eyes of grey -- a sodden quay,

Driving rain and falling tears,

As the steamer wears to sea

In a parting storm of cheers.

Sing, for Faith and Hope are high --

None so true as you and I --

Sing the Lovers' Litany:

"Love like ours can never die!"

.

Eyes of black -- a throbbing keel,

Milky foam to left and right;

Whispered converse near the wheel

In the brilliant tropic night.

Cross that rules the Southern Sky!

Stars that sweep and wheel and fly,

Hear the Lovers' Litany:

Love like ours can never die!"

.

Eyes of brown -- a dusty plain

Split and parched with heat of June,

Flying hoof and tightened rein,

Hearts that beat the old, old tune.

Side by side the horses fly,

Frame we now the old reply

Of the Lovers' Litany:

"Love like ours can never die!"

.

Eyes of blue -- the Simla Hills

Silvered with the moonlight hoar;

Pleading of the waltz that thrills,

Dies and echoes round Benmore.

"Mabel," "Officers," "Good-bye,"

Glamour, wine, and witchery --

On my soul's sincerity,

"Love like ours can never die!"

.

Maidens of your charity,

Pity my most luckless state.

Four times Cupid's debtor I --

Bankrupt in quadruplicate.

Yet, despite this evil case,

And a maiden showed me grace,

Four-and-forty times would I

Sing the Lovers' Litany:

"Love like ours can never die!"

Да, Киплинга переводить трудно.

Но 24 строки вместо 40 – это как? В итоге смысл стихотворения теряется совершенно – характерно, что Симонов не стал переводить название стихотворения. Было бы просто непонятно, какая связь между названием и текстом. Что

О таких мелочах, как замена июньской жары на осень, устранение упоминаний об Индии (это у Киплинга-то!) и появление конной охоты (на которую выезжают большими компаниями) вместо скачки вдвоем, и говорить не стоит. А также о том, что вечно серьезный Симонов не передал иронию Киплинга, а воспринял лишь пафос, который у Киплинга замечательно оттеняется иронией. Это Симонов, но никак не Киплинг.  

Я просто не понимаю, как так можно. Хотелось Симонову написать «на тему» Киплинга что-то свое, передать свои впечатления от Киплинга, – ради бога, но зачем называть это переводом? Пушкин вот не стыдился начинать название стихотворений своих словом «Подражание».

А Симонов, полагаю, читал Пушкина. А заодно и Лермонтова.

Не зря же одна из пародий на Симонова завершалась строфой:

Да, были люди в наше время,

Когда грохочет первый гром.

Не то, что нынешнее племя

В сиянье моря голубом

Чтобы было понятно тем, кому сложно оценить оригинал, предлагаю перевод Бойко. Безотносительно к поэтическим достоинствам перевода, из него, по крайней мере, понятно, что и о чем написал Киплинг.

Литания влюбленных

Серый взгляд – причал продрог,

Лупит дождь, и слезы льют,

Разрывается гудок,

И кричит, прощаясь, люд.

С верой и надеждой пой –

Нет правдивей нас с тобой –

Всех влюбленных гимн святой:

"Не сгубить любви такой!"

.

Черный взгляд – дрожащий киль,

Справа, слева – млечный след,

Шепот у штурвала, штиль

И ночной блестящий свет.

В южном небе – крест живой,

Звездопад над головой,

Песнь влюбленных сквозь покой:

"Не сгубить любви такой!"

.

Карий взгляд – и пыль летит,

Летний зной, и пот с лица,

В кровь поводья, гром копыт,

Древний ритм стучат сердца.

Мчатся кони, словно в бой,

И, как встарь, споем с тобой

Всех влюбленных гимн святой:

"Не сгубить любви такой!"

.

Синий взгляд – и Симла вся

Серебрится в лунной мгле,

И Бенмор не спит, неся

Трепет вальса по земле.

Терпких слов кружащий рой,

Страсть, волшба, вино рекой –

И уверен всей душой:

"Не сгубить любви такой!"

Сжальтесь, милые, молю:

Разорен, пропал и сник.

Сразу четырех люблю –

И четырежды должник.

Но забуду про беду –

Новых девушек найду,

Сорок раз спою им свой

Всех влюбленных гимн святой:

"Не сгубить любви такой!"

Так что Симонову этот перевод «не забудем, не простим».

P.S. Кстати, пример подражания у Симонова найти можно. Правда, без всякой явной связи с оригиналом.

Симонов творчески переработал «Вересковый мед», чтобы создать в 1936 году политически злободневное стихотворение «Рассказ о спрятанном оружии» на тему испанской войны. Не буду цитировать «оригинал» (его все, полагаю, знают) и «переложение» (кто не читал, и кому интересно, – найдет; стихи, на мой взгляд, скверные). Симонов всегда был политически злободневен и всегда шел в ногу со временем. Не отставая, но и не опережая, не дай бог. Благодаря этому он всю жизнь был в фаворе у власти, и при этом всегда сохранял хорошую репутацию. Большое искусство.