Чтец Вячеслав Сомов

Я люблю слушать стихи в авторском исполнении. Ведь только автор точно знает, что он хотел сказать своими стихами, и как он их слышит. Иногда это существенно влияет на восприятие поэзии. Мне посчастливилось побывать в жизни на двух поэтических вечерах – Вознесенского и Ахмадулиной. Вознесенского я полюбил на всю жизнь в 16 лет, в 1962 году, когда прочитал в апрельском номере «Знамени» «Тридцать отступлений из поэмы «Треугольная груша» (именно 30, еще 10 добавились потом, когда в том же году вышла книжечка с этими стихами, мне ее потом подарили…). И побывать на его выступлении в 1972 году – это было событие, но в моем отношении к Вознесенскому это ничего не изменило. Разве что тогда я узнал, что стихотворение, которое незадолго до этого было опубликовано под названием «Реквием по Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу», на самом деле называется «Реквием по Владимиру Высоцкому, актеру и гитаристу» («Оптимистический реквием»). А вот с Ахмадулиной – по-другому. Ее стихи я никогда не понимал и потому не любил и не читал толком. А вот когда услышал, как читает свои стихи она, просто зачарован был их звучанием, ее голосом. Правда, читать их по-прежнему не получалось. Слышал я записи Ахматовой, Есенина. Это завораживало. А уж про Бродского и говорить нечего. Когда я перечитываю его стихи, которые довелось слышать, я просто слышу его голос. И в принципе не воспринимаю чтение его стихов артистами. Исключением являются песни Клячкина на стихи Бродского – «Рождественский романс» Клячкина, на мой взгляд, это шедевр. А вот к артистам, читающим стихи, я отношусь без особого энтузиазма. Кто-то нравится (первым хочется назвать Юрского, но не только), кто-то оставляет равнодушным, кто-то раздражает ненужным пафосом, чтением «с выражением». Но в принципе даже те, кто нравился, ничего мне не дали в смысле понимания поэзии. Да, послушал с удовольствием, но не более того.

Но был один… Вячеслав Сомов. Почти ничего нет из его записей в интернете. А в 50-60-е годы его знали все любители поэзии. Читал он замечательно. Я был на его концерте, думаю, в 8-ом классе, то есть в 1960. Первое отделение – французы. Аполлинер, Превер, Элюар. Я в ту пору зарубежную поэзию знал практически только по переводам Маршака, а тот такого не переводил. Так что на меня все это обрушилось впервые, и это было просто потрясение. Я до того ничего не знал о верлибре, не думал, что бывают такие стихи, что так можно писать. И что такие стихи, которые вроде бы и не стихи в привычном смысле, могут так действовать. Второе отделение – испаноязычные поэты (там участвовал гитарист Кручинин). Лорка, Неруда, Гильен… Во французском отделении была утонченность, полутона. Во втором – ритм, яркие эмоции, накал страстей (испанских поэтов я тоже тогда не знал).  После второго отделения Сомов читал на бис. Ему прислали записку с просьбой прочитать что-то из Превера. Он смущенно улыбнулся и сказал только: «Превера – после Гильена?». Он читал тогда среди прочего – с бешеным ритмом гитары - «Похищение жены Антонио» Гильена (Звучит он, ритм, звучит он,/звучит он, звучит он, ритм,/ритм, звучит он, звучит он,/звон!». После этого читать несколько томного Превера ему не хотелось, не тот настрой уже был.

Мне больше всего запомнился тогда «Париж ночью» Превера из первого отделения и «Неверная жена» Лорки из второго. Прямо слышу даже сейчас, 60 лет спустя, голос Сомова, который читает это.

Так что благодаря Сомову я прочитал французов и «испанцев» и научился любить и ценить верлибр. До такой степени, что в 10-м классе к большому недоумению учительницы литературы Веры Владимировны сочинение «Мой любимый поэт» написал о Солоухине, поскольку находился в тот момент под сильным впечатлением его стихотворения «Голова». (В пыли, перед нашим домом,/Валяется птичья голова./Совершенно ненужный предмет.). Правда, любовь к Солоухину быстро прошла сама по себе, а тут как раз вышла «Треугольная груша»…

А когда я сам начал писать стихи, то охотно пользовался верлибром. Правда, скорее все-таки не по поэтическим предпочтениям, а из-за лени – можно было не возиться с поиском рифм.

Вокзал. Медленно подходит к перрону поезд.

Поезд, на котором ты не приедешь.

Как это холодно – встречать и встречать поезда,

пробираться между тележками носильщиков,

искать в толпе твое лицо,

наперед зная, что тебя нет в толпе.

Вот и вечер. Зажгли фонари. Моросит

мелкий дождь – редкие капли воды,

незаметные как секунды.

Но плащ мой промок насквозь,

И нет больше сил ждать.

А к перрону медленно подходит поезд,

и я ищу в толпе твое лицо.

                                              1966