(продолжение)

Кампанию по осуждению деятелей искусства, имевшую «всесоюзный масштаб», пожалуй, могу припомнить еще только одну – когда шел суд над Синявским и Даниэлем в 1966 году. Это уголовное дело было «знаковым» - не могу припомнить другого случая, когда в СССР судили бы по уголовной статье исключительно за книги. Писателей в СССР судили и даже расстреливали и раньше, но при этом их обвиняли в участии в антиправительственном заговоре, как Гумилева, или в «антисоветской заговорщической террористической деятельности и шпионаже», как Бабеля. А чтобы судили просто за книжку – не помню ни одного случая. Факт публикации за границей рассматривался, понятно, как отягчающее обстоятельство, но сам по себе преступлением не являлся. Судили именно за содержание книг. Кампания по осуждению велась широкая, в разных СМИ, но не только в СМИ, а и на более высоком уровне. Новоиспеченный нобелевский лауреат Михаил Шолохов не в газете какой-нибудь, а аж на съезде КПСС сказал следующее: «Попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием», ох, не ту меру получили бы эти оборотни». Почти «расстрелять как бешеных псов», хотя реально до этого дело все же не дошло, «всего-то» 5 и 7 лет лагерей.

Остальные «осуждения» деятелей искусства носили локальный характер. «Дело Бродского» (1965) широко освещалась за рубежом и вызвало большие волнения в «узких кругах» (поскольку «широкие круги» о Бродском просто и не знали ничего), но в СМИ это «дело» сопровождалось, насколько я знаю, всего двумя статьями в малоавторитетной ленинградской «Вечерке».

 В остальных случаях до суда, слава богу, дело не доходило, все ограничивалось появлением одной-двух статей. Обвинения в адрес художников (в широком смысле) были двух категорий: «политические», когда авторов обвиняли в антисоветских настроениях, но все же не в преступлениях, и «художественные», когда авторов обвиняли в формализме и отходе от социалистического реализма. За бездарность не ругали никогда, поскольку, если бы ругали за бездарность, ругать пришлось бы идеологически безупречных советских генералов от искусства. Так что ругали практически исключительно талантливых. Появление разносной рецензии почти безошибочно можно было считать подтверждением талантливости произведения, на такие фильмы шли обязательно , такие книги читали обязательно – и почти никогда не промахивались. Деятели, официально признанные в СССР выдающимися писателями были бездарны поголовно (в кино, театре и живописи дело обстояло все же не совсем так).

Какие вспоминаются идейно-политические обвинения?

После выхода фильма Рязанова «Человек ниоткуда» - про снежного человека, которого звали Чудак, Рязанов получил разнос. Главная его вина оказалась в том, что Чудак в финале по недоразумению отправляется в космос в составе экспедиции. Рязанову предъявили совершенно дикое обвинение в том, что Чудак летит в космос потому, что, по мнению автора, среди советских людей нет достойных представлять в космосе землян. Неважно, что это совершенно не соответствовало тому, что было на экране. Фильм практически не был выпущен в прокат, так что зрители его все равно не видели. Окуджаву за повесть о войне «Будь здоров, школяр, обвиняли в пацифизме и в подражании Ремарку. В пацифизме же обвиняли Алова и Наумова за фильм «Мир входящему» - лучший, на мой взгляд, советский фильм о войне.

Серьезное политическое обвинение было предъявлено Стругацким. Исключительно бездарный писатель-фантаст Владимир Немцов в статье «Для кого пишут фантасты», опубликованной в Известиях в 1966 году, фактически исключил Стругацких из числа советских людей.

Он написал: «Насколько же мы, граждане сегодняшнего социалистического общества, человечнее, гуманнее героев, созданных Стругацкими? Мы вмешиваемся в ход истории, мы помогаем народам, которые борются за свою свободу и национальную независимость. И будем помогать, пока живет в нас революционный дух». Говорится-то о героях романа «Трудно быть богом», но опубликована эта статья была после ареста Даниэля и Синявского, за несколько дней до начала суда над ними. А из дела этого следовало, что автор не может «прикрываться» героем, а несет полную ответственность за все, что говори и делает герой. В том числе и уголовную ответственность.  Слава богу, этот политический донос не стал поводом для уголовного дела.

Второй раз Стругацкие подверглись разносу, когда в 1972 году в ФРГ вышел их роман «Гадкие лебеди», отвергнутый ранее советской цензурой. Появились возмущенные публикации, вспомнилась история с «Жеваго», но и здесь все обошлось. Стругацкие заявили, что знать не знают, как их рукопись попала на Запад, и все утихло.  Мне тогда как-то попало в руки это немецкое издание, и я его перепечатал для себя. Хотя не могу сказать, что «Гадкие лебеди» отношу к большим удачам Стругацких.