Память подводит, ранее появившийся здесь текст  о первом прочитанном мною стихотворении Бродского  - самоповтор.

Так что этот текст я убрал, и, раз уж завел с утра речь о поэзии, напишу о Вознесенском. Не могу вспомнить, читал ли я Вознесенского до «30 отступлений из поэмы «Треугольная груша». В данном случае с памятью все в порядке – изначально отступлений было именно 30, а не 40.  Именно в таком количестве отступления эти были напечатаны в 1962 году в апрельском номере журнала «Знамя». Скорее всего, мое знакомство с Вознесенским  началось именно с «Треугольной груши» .

В этом случае нетрудно определить, что первое «мое» стихотворение Вознесенского» - «Ночной аэропорт в Нью-Йорке»» , первая часть – «Фасад»

  Ночной аэропорт в Нью-Йорке

 Фасад

 Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот —

Аэропорт!

 Брезжат дюралевые виражи,

Точно рентгентовский снимок души.

 Как это страшно,

                          когда в тебе небо стоит

в тлеющих трассах

необыкновенных столиц!

 Каждые сутки

                тебя наполняют, как шлюз,

                звездные судьбы

                грузчиков, шлюх.

  

                В баре, как ангелы, гаснут твои алкоголики.

                Ты им глаголишь!

 

Ты их, прибитых,

                возвышаешь.

Ты им "П р и б ы т ь е"

                возвещаешь!

 

Я прочитал – и обалдел. Такое ударное впечатление от стихов у меня случилось второй раз в жизни. В первый – когда мама прочитала мне «Облако в штанах» Маяковского.

Я читал-перечитывал этот сборник, незаметно выучил его наизусть…

 И появившаяся вскоре погромная рецензия в форме политического доноса сильно добавила к моей нелюбви к советской власти.

Надо сказать, что автор этой статьи выстроил вполне логичную цепочку.

 Вначале –

 «Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот —

Аэропорт!»

 Затем – строчки из следующей части маленького цикла об аэропорте («Конструкция»):

 «Аэропорт — озона и солнца

Аккредитованное посольство!»

 Цепочка получалась такая: Поэт отождествляет себя с аэропортом. А аэропорт называет «аккредитованное посольство». То есть «отдельная»территория, которая не подчиняется законам страны пребывания, а живет по законам чужой страны. Понятно какой, учитывая, что стихи – об Америке.

А ведь в сборнике было еще и невероятное по советским меркам стихотворение «Футбольное», в котором «левый крайний» дерзко заявляет «Наши – ваши – к богу в рай» и гордится голом, мастерски забитым в свои ворота:

 

Футбольное

 Левый крайний!

Самый тощий в душевой,

Самый страшный на штрафной,

Бито стекол — боже мой!

И гераней…

Нынче пулей меж тузов,

Блещет попкой из трусов

Левый крайний.

 

Левый шпарит, левый лупит.

Стадион нагнулся лупой,

Прожигательным стеклом

Над дымящимся мечом.

 

Правый край спешит заслоном,

Он сипит, как сто сифонов,

Ста медалями увенчан,

Стольким ноги поувечил.

 

Левый крайний, милый мой,

Ты играешь головой!

 

О, атака до угара!

Одурение удара.

Только мяч,

мяч,

мяч,

Только — вмажь,

вмажь,

вмажь!

«Наши — ваши» — к богу в рай…

Ай!

Что наделал левый край!..

 

Мяч лежит в своих воротах,

Солнце черной сковородкой.

Ты уходишь, как горбун,

Под молчание трибун.

 

Левый крайний!

 

Не сбываются мечты,

С ног срезаются мячи.

 

И под краном

Ты повинный чубчик мочишь,

Ты горюешь

и бормочешь:

«А ударчик — самый сок,

Прямо в верхний уголок!»

 

Стало быть, поэт Вознесенский не признает законов СССР и, в частности, не признает указаний партии о советском искусстве, не хочет бороться с врагами СССР, а готов бороться со своими.   Причем это не просто образ мыслей – он же гордится голом, забитым в ворота своей страны. Это были серьезное обвинение. Даже в те времена, когда, слава богу, уже не расстреливали и даже не сажали. На этом фоне обвинение в формализме выглядели практически безобидно. В итоге Вознесенский попал под раздачу на встрече Хрущева с советской интеллигенцией в 1963 году и получил по полной. Это все у Аксенова в «Таинственной страсти» подробно описано. Но – обошлось. Простили. Правда, заслуживать прощение пришлось покаянной поэмой о Ленине «Лонжюмо», но это все-таки не самый худший из возможных компромиссов. Тем более, что поэма написана хорошо.

А «40 отступлений» (уже сорок) вышли вскоре отдельной книгой. Ее, зная мою любовь к Вознесенскому, подарила мне много позже моя покойная ныне сокурсница Люда Финошенкова. Мы с ней очень дружны были. В этой книжке была фотография молодого Вознесенского, и Люда сделала на книжке лестную для меня дарственную надпись

 

Он так похож на вас

В те давние года…

 

Польстила, конечно, но все равно было приятно.