Вчера написал про разнос, который устроили «Треугольной груше», и стал вспоминать другие разносы советских времен, которые остались в памяти.

Первое, что я помню, это травля Пастернака. Мне тогда было 13 лет, Пастернака я не читал, но вся эта  история запомнилась, поскольку о ней много говорили дома. Ругани в адрес Пастернака было много, причем именно ругани. Неконкретной ругани. «Клеветник», «свинья, которая гадит в своем доме» и т.д. Практически ничего по существу. И неудивительно.  Все знают фразу «Пастернака не читал, но осуждаю». Это вовсе не преувеличение. Константин Ваншенкин в своих воспоминаниях  «Как исключали Пастернака» (https://philologist.livejournal.com/10057557.html) пишет: «Самое же удивительное, — но тогда почти никому это удивительным не казалось, — что большинство присутствующих не читало роман. С ним были знакомы только рабочие секретари и члены бывшей редколлегии «Нового мира». Некоторые вообще не могли уяснить смысл происходящего. Один седобородый аксакал воскликнул:

— Слушаю, слушаю и никак не могу понять — при чем здесь
 Швеция?!».

По-моему, единственный чисто литературный разнос романа – опубликованное «Литературной газете» в разгар антипастернаковской кампании адресованное Пастернаку письмо редколлегии «Нового мира», написанное в 1956 году (http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/LITRA/PASTERNAK-58/PAST3.HTM)  В письме содержался подробный литературный (но с сильным политическим уклоном) разбор романа; завершалось письмо отказом в публикации.

А апогеем этой травли стало, наверно, выступление Семичастного (он был тогда первым секретарем ЦК ВЛКСМ) в присутствии всех советских вождей. Семичастный тогда сказал:

 «Иногда мы — кстати, совершенно незаслуженно — говорим о свинье, что она такая-сякая и прочее. Я должен вам сказать, что это наветы на свинью. Свинья — все люди, которые имеют дело с этими животными, знают особенности свиньи, — она никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит. Поэтому если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал».

И далее: «А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился и о котором он в своем произведении высказался. Я уверен, что общественность приветствовала бы это! Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай! Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали бы, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух».

Услышав это, Пастернак, поняв, что ему грозит высылка из страны, направил Хрущеву письмо (https://www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/55910), в котором писал:

«Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство «не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР». Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее».

Хрущев ответил на это письмо в одном из своих выступлений. Он сказал, что Пастернак может получить заграничный паспорт в любой момент.

Пастернак, обращаясь к Хрущеву, не знал, конечно, о его роли в этом деле. В 1989 году Семичастный рассказал об этой роли (Огонек №24, 1989): «Хрущев вызвал меня и сказал: „Ты не возражаешь? В докладе надо Пастернака проработать. Давай сейчас мы наговорим, а завтра Суслов посмотрит — и давай“. Надиктовал он две странички. Конечно, с его резкой позицией о том, что даже свинья не позволит себе гадить»…

Пастернака не выслали и не посадили. Он просто вскоре умер. Сердце…

Через несколько лет Галич напишет об этом стихотворение «Памяти Пастернака» (https://www.youtube.com/watch?v=aYRQIr6pTRQ). Из большого цикла «Литераторские мостки» о трагической судьбе российских писателей и России.

 

Александр Галич

ПАМЯТИ ПАСТЕРНАКА

 

                "... правление Литературного Фонда СССР извещает

                о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса

                Леонидовича Пастернака, последовавшей

                30 мая сего года, на 71-ом году жизни, после

                тяжелой и продолжительной болезни, и выражает

                соболезнование семье покойного".

                        (Единственное, появившееся в газетах, вернее,

                        в одной - "Литературной газете", - сообщение

                        о смерти Б.Л.Пастернака)

 

Разобрали венки на веники,

На полчасика погрустнели...

Как гордимся мы, современники,

Что он умер в своей постели!

 

И терзали Шопена лабухи,

И торжественно шло прощанье...

Он не мылил петли в Елабуге

И с ума не сходил в Сучане!

 

Даже киевские письмэнники

На поминки его поспели.

Как гордимся мы, современники,

Что он умер в своей постели!..

 

И не то чтобы с чем-то за сорок —

Ровно семьдесят, возраст смертный.

И не просто какой-то пасынок —

Член Литфонда, усопший сметный!

 

Ах, осыпались лапы елочьи,

Отзвенели его метели...

До чего ж мы гордимся, сволочи,

Что он умер в своей постели!

 

"Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела..."

 

Нет, никакая не свеча —

Горела люстра!

Очки на морде палача

Сверкали шустро!

 

А зал зевал, а зал скучал —

Мели, Емеля!

Ведь не в тюрьму и не в Сучан,

Не к высшей мере!

 

И не к терновому венцу

Колесованьем,

А как поленом по лицу —

Голосованьем!

 

И кто-то, спьяну, вопрошал:

— За что? Кого там?

И кто-то жрал, и кто-то ржал

Над анекдотом...

 

Мы не забудем этот смех

И эту скуку!

Мы — поименно! — вспомним всех,

Кто поднял руку!..

 

"Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку..."

 

Вот и смолкли клевета и споры,

Словно взят у вечности отгул...

А над гробом встали мародёры

И несут почётный ка-ра-ул!

 

Переделкино,

4 декабря 1966

 

К сожалению, Галич ошибся. Да, конечно, в перестроечные годы кто-то вспоминал поименно, кто-то каялся за то, что поднял руку. Но это по большому счету никого не интересовало даже тогда. А уж сегодня…