У нас была собака

 

Когда в 1950 году родители оказались в Архангельске, они впервые зажили самостоятельно, «без старших», у них появилось свое жилье, хотя и съемное. Им, кстати, не было в ту пору еще 30…

И родители тогда завели кота. На Таврической был кот Барсик, но это был бабушкин кот, а тут появился свой. Назвали кота Берендеем, не знаю, почему. Никакой особой любви к Островскому я у родителей никогда не замечал. А спросить не у кого. Много чего не спросил, когда можно было. Теперь жалею, да ничего не сделаешь.

Потом вернулись в Ленинград – и снова жили «со старшими», пока не обзавелись в 1963 своей квартирой. И тогда завели собаку.

Собака у нас появилась довольно необычным путем. Спонтанно, без предварительных планов. Отец тогда работал в научно-исследовательской лаборатории. Там проводили эксперименты на собаках. Собак для лаборатории поставляли бомжи и алкаши, которые отлавливали бродячих собак. За собаку платили пятерку.

Однажды девочки-лаборантки пришли к отцу и сказали, что попал в виварий пес – явно не бродячий, все понимает, глаза умные, жалко его. Отец пошел, посмотрел, пес подавлен, но к людям относится вполне доверчиво, никакой агрессии или страха. А глаза, и правда, умные. И печальные. Отец посоветовался с мамой, а потом выкупил пса за эту самую пятерку и привел домой. Назвали его Дик. Отец показал его ветеринару и зарегистрировал. В паспорте написали «боксер-метис», чего-то ему не хватало до чистопородности. Ветеринар сказал, что ему около 3 лет. Когда откормился, стал весить тридцать с чем-то кило. Первое время он оставался подавленным, слушался (был он обученный, знал команды), но в контакт не вступал, однако постепенно отошел, и играть стал, и радовался, когда домой приходили.  Только никогда не лаял, голоса его мы так никогда и не слышали. Был дисциплинированный, его можно было спокойно спускать с поводка, с собаками в драку не лез, на кошек не реагировал, людей не облаивал, поскольку вообще не лаял. Был только один грех – оставшись без поводка, бросался к любой помойке и рылся там, хотя и знал, что это запрещено.  Видно, пожил какое-то время бездомным. Еще была у него особенность, вроде бы не свойственная для собак – он боялся воды. Когда в Комарово приходили к заливу, в воду его загнать невозможно было. Обычно-то я вижу, собаки охотно в воду бросаются – чтобы палку достать или просто так. А Дик, когда его пытались тащить к воде, упирался и скулил, так что приходилось оставить его в покое. Но дома его все-таки мыли время от времени. Ставили в ванну, поливали водой из душа. Собачьих шампуней тогда не было, конечно, мыли обычным. Подчинялся он безропотно, но вид у него был очень несчастный. Наверно, ему еще не нравилось, что ванна – скользкая, и лапы разъезжаются. Слово «мыться» он знал очень хорошо, так что если начинал себя плохо вести дома, достаточно было сказать ему: «Сейчас мыться пойдешь», и он тут же как бы поджимал обрубок хвоста и уходил от греха «на место». Я тогда убедился, что собаки понимают слова. Дик прекрасно знал еще слово «гулять». Когда слышал, начинал радостно метаться по комнате, а потом бежал в прихожую и приносил свой поводок. И знал он целую фразу. В обычные дни мы ели на кухне, втроем мы помещались за столом в нашей крохотной кухоньке. А когда приходили гости, садились в комнате за столом. Пахло вкусно, и Дик приходил клянчить со стола, хотя тоже знал, что этого делать нельзя. Но не мог удержаться. Но стоило сказать ему: «Как не стыдно, Дик. Дик плохая собака» - как он, понурившись, явно пристыженный, уходил опять-таки на место. Причем понимал он именно слова – если эту фразу произносили ласковым тоном, а нестрого, то реакция была точно такая же.