15 дней осталось до Нового года. Много уже на моем веку было новогодних ночей, разные они были, некоторые вспоминаю с удовольствием, есть такие, которые стараюсь не вспоминать.

Совсем не помню Новый год в раннем детстве. Только смутно - елку в столовой на Таврической.

Но помню Новый год, в который я первый раз досидел до полуночи. Тогда заканчивался 1955 год, мне было 10 лет.

Мы жили тогда в Архангельске. Родители снимали две комнаты в частном большом двухэтажном доме. У нас часто бывали гости, чуть ли не каждое воскресенье. Родители тогда были очень общительные, у них была большая компания, а мама очень вкусно готовила, так что в гости к нам ходить любили.

Компания у родителей была исключительно еврейская.  Но не в силу национальных предпочтений – у родителей они отсутствовали (я уж не говорю, что мама-то русская была). Просто так получилось, дружили не по национальным, а по культурным предпочтениям. Компания состояла почти исключительно из ленинградцев и москвичей, оказавшихся в Архангельске. «Местных» не было. Дело в том, что в Архангельске по каким-то причинам «брали» - принимали на работу евреев в тамошние медицинский и педагогический институты.  В период борьбы с космополитизмом таких мест было, видимо, немного. Да и военных врачей-евреев, с которыми водил дружбу отец, было в Архангельске в ту пору немало. Вряд ли случайно получилось, что с курса ВММА, на котором учился отец, в Архангельск служить отправили двоих – отца и его однокурсника, еврея Бориса Купсика. Так что компания была молодая (всем было в районе 30-35), веселая, пьющая, но, видимо, в силу национального состава, пьющая умеренно. Достаточно для веселья, но недостаточно для скандалов и драк.

Новый год встречали очень весело. Задним числом я понимаю, что, хотя 20 съезд еще не состоялся на тот момент, перемены в стране чувствовались, и люди в компании верили, видимо, что их «ссылке» скоро придет конец, что можно будет вернуться домой, так что настроение было приподнятое. Так и получилось, мы уехали осенью 56, и я знаю, что примерно в ту же пору разъехались все, во всяком случае, гражданские. Да и военным удалось перевестись в цивилизованные места. Все, о ком я слышал из этой компании, сделали потом успешную карьеру, стали докторами наук, все были хорошими специалистами в своих областях.

Так что было очень весело. Но больше всего мне запомнилось, как открывали шампанское перед боем курантов по радио. Пробка вылезать не захотела. Воспользовались штопором – пробка все равно не вылезала. И я помню, как двое самых здоровых мужчин в компании воевали с этой пробкой – один держал ручку штопора, а второй – бутылку и тянули в разные стороны изо всех сил. Остальные толпились вокруг и подбадривали. В конце концов, пробка вылетела, практически все шампанское вылетело вслед за ней, облив болельщиков. Что не попало на людей – осталось на стене, пятна на обоях так и сохранились в память об этой новогодней ночи.

Гости не расходились до утра, меня в конце концов, невзирая на возражения, отправили спать в пустовавшую в доме комнату. Пока не уснул, слышал шум, смех. Прямо вижу картинку, как Быстрицкий и Фролькес открывают это шампанское. Вижу лица гостей – молодые…  А вот родителей молодыми не помню. То есть помню, конечно, – по фотографиям. Вон, сейчас над столом фотография их висит – после свадьбы, в 1943. А вживую молодыми их не вижу.

Запоминается последняя фраза.