Про стихи

Следующий, кого хочу вспомнить, - Генрих Гейне. Но вначале хочу высказать вечную благодарность Самуилу Яковлевичу Маршаку, переводы которого очень поспособствовали моему интересу к поэзии. У нас дома был синий двухтомник Маршака. В одном переводе – стихи самого Маршака, в другом – его переводы. Стихи Маршака никогда у меня интереса не вызывали, ни взрослые, ни детские. Стихи эти написаны очень профессионально, но как-то вяло, что ли, они не волнуют, оставляют равнодушными. Такое ощущение, что всю свою душу, всю свою страсть Маршак вложил в переводы. «Чужой сюжет как бы вошел в мою плоть и кровь», написал Евгений Шварц по поводу своих переложений Андерсена. В еще большей степени это относится к Маршаку. У Шварца, помимо андерсоновских сюжетов, есть «Дракон» - вполне самостоятельная пьеса, при этом едва ли не лучшая. А у Маршака «своего», о чем можно вспомнить, я не знаю. Но чужие стихи он переводил так, что иногда, на мой взгляд, перевод получался лучше оригинала. (Именно так я воспринимаю его переводы сонетов Шекспира, хотя, конечно, это очень субъективно.) И в итоге помог мне полюбить поэзию. Да и не только мне, а, полагаю, миллионам читателей.

Так вот, о Гейне. Впервые я узнал, что есть такой поэт из переводов Маршака. В синем томике был «Гонец» Гейне.

 

 Гонец, скачи во весь опор

Через леса, поля,

Пока не въедешь ты во двор

Дункана-короля.

 

Спроси в конюшне у людей,

Кого король-отец

Из двух прекрасных дочерей

Готовит под венец.

 

Коль темный локон под фатой,

Ко мне стрелой лети.

А если локон золотой,

Не торопись в пути.

 

В канатной лавке раздобудь

Веревку для меня

И поезжай в обратный путь,

Не горяча коня.

 

Очень меня это стихотворение сразу впечатлило. Наверно, уже в детстве я ценил «юмор висельников», способность оставаться сдержанным, иронизировать даже над собственным горем.  Тогда же мне запомнился другой перевод – из Бернса, про «юмор висельника» в самом прямом смысле:

 

 Так весело,

   Отчаянно

   Шёл к виселице он.

   В последний час

   В последний пляс

   Пустился Макферсон.

 

А через несколько лет я добрался до томика «Избранного» Гейне, имевшегося в доме. И я смог более полно оценить иронию и самоиронию Гейне и сдержанность в проявлении чувств, отсутствие громких слов.

Больше всего у Гейне мне понравилось тогда и нравится сейчас вот это:

 

Они любили друг друга,

Но встреч избегали всегда.

Они истомились любовью,

Но их разделяла вражда.

 

Они разошлись, и во сне лишь

Им видеться было дано.

И сами они не знали,

Что умерли оба давно.

 

Это перевод Левика, именно он был в нашем «Избранном». Немецкого я не знаю, но судя по тому, что прочитал об этом стихотворении, этот перевод гораздо ближе к оригиналу, чем перевод Лермонтова, который использовал множество «чувствительных» романтических слов, отсутствующих в сдержанном, внешне бесстрастном оригинале. А последняя строка и вовсе невразумительная, допускающая самые разные толкования. В отличие от впечатляющей концовки у Гейне, которую точно передал Левик.

 

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоской глубокою и страстью безумно-мятежной!

Но, как враги, избегали признанья и встречи,

И были пусты и хладны их краткие речи.

 

Они расстались в безмолвном и гордом страданье,

И милый образ во сне лишь порою видали.

И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...

Но в мире новом друг друга они не узнали.

 

Понравилось мне тогда еще одно стихотворение в переводе Аполлона Григорьева.

 

Они меня истерзали

И сделали смерти бледней, —

Одни — своею любовью,

Другие — враждою своей.

 

Они мне мой хлеб отравили,

Давали мне яда с водой, —

Одни — своею любовью,

Другие — своею враждой.

 

Но та, от которой всех больше

Душа и доселе больна,

Мне зла никогда не желала,

И меня не любила она!

 

Но мама, которая Гейне любила и читала в оригинале, объяснила мне, что Григорьев несколько схалтурил.

У Гейне в первых двух строфах последние строчки полностью повторяются. И говорится там о любви и ненависти. Это естественно, антонимы именно любовь и ненависть, антоним вражды – дружба, а не любовь. И в конце сказано, что она именно не любила и не ненавидела. А у Григорьева выскакивает ранее не встречавшееся «зло». Так что явно он не стал слишком утруждаться. Что неудивительно, во всяком случае, если исходить из стереотипных представлений о его образе жизни. Другие переводчики были более последовательны, но все равно у всех присутствует именно «вражда».Оно и понятно. Русское «ненависть» очень сложно вогнать в размер оригинала да и просто  срифмовать. Ни у кого не получилось.

В результате к переводам этого стихотворения я стал относиться сдержанно, а оригинал оценить не могу. Так что это стихотворение в число любимых не входит. 

А стиль Гейне я попытался, как сумел, передать в своем четверостишии:

 

Тесно мыслям в голове.

Погулять бы им на воле,

Поваляться на траве,

На часок забыть о боли.