Я люблю фантастику

Вчера вспомнил Бредбери – и потянулась цепочка к фантастике в целом. Фантастику я читал и читаю всю жизнь – с тех пор, как начал читать «толстые» книги и до сих пор. Первым фантастом, которого я узнал, был Жюль Верн. Но в середине 20 века Жюля Верна трудно было считать фантастом. Конечно, в Википедии написано, что он был «основоположник жанра научной фантастики», но его фантазии, возможно, поражали его современников, а для ребенка моего поколения подводные лодки и самолеты были обыденностью, воздушный шар был гораздо большей диковинкой, чем какой-то странный летательный аппарат тяжелее воздуха. Воздушного шара-то я никогда не видел, а на самолете уже летал. Так что Жюль Верн был для меня скорее автором романов о путешествиях и приключениях. И реально с фантастикой я познакомился позднее, в 4-ом классе, когда прочитал в «Технике молодежи» роман Гамильтона «Сокровища Громовой Луны». Потом таких космических боевиков я прочитал множество, и Гамильтон не лучший из авторов этого жанра. Но для меня он был первым, и впечатление было ошеломляющее. Я читал этот роман, сидя в школьной библиотеке. Я проводил там в ту пору много времени. С библиотекаршей у нас были доверительные отношения. Она не могла выдавать домой мне, младшекласснику, книги «для старшего и среднего школьного возраста», не положено было. Но позволяла мне читать все, что было в библиотеке, сидя там. И прочитал я там немало.

А на следующий год, уже в 5-ом классе я прочитал в той же «Технике молодежи» «Туманность Андромеды» Ефремова. Первую, «космическую» часть. Тоже весьма впечатлило. Правда, когда я через какое-то время одолел и вторую, «земную» часть, я был разочарован. Книга показалась мне невыносимо скучной. Потом прочитал чью-то фразу о том, что главная беда Ефремова заключалась в том, что он населил будущее людьми, начисто лишенными чувства юмора. Очень справедливо. Но той же справедливости ради следует сказать, что в своих исторических романах он не был столь зануден. Наверно, далекое прошлое казалось ему гораздо более увлекательным, чем коммунистическое будущее.

В ту пору ассортимент отечественного рынка фантастики был весьма скуден. Я тогда читал Александра Беляева, некоторые романы были интересны, но не более того. Был еще какой-то мутный Александр Казанцев, был скучноватый Обручев с его «Плутонией» и «Землей Санникова». Был отвратительный Владимир Немцов (он был мне отвратителен еще когда я его книги читал, так что когда через несколько лет я прочитал в «Комсомолке» его статью о «Попытке к бегству» Стругацких, написанную в популярном в литературной критике СССР жанре политического доноса, меня это ничуть не удивило). Да, давно уже были написаны «Аэлита» и «Гиперболоид» Алексея Толстого, но я у него люблю только «Буратино» и «Детство Никиты». Хотя финал «Аэлиты» впечатление произвел. Но где-то с конца 50-х – начала 60-х в фантастике начался бум. Начали печатать зарубежных фантастов, сперва Лема, а потом, во все больших масштабах, американцев. Это был просто прорыв,  новые издания появлялись непрерывно, только успевай следить и доставать. И, главное, появились Стругацкие. Первая книга – еще не «Стругацких», а япониста Аркадия Стругацкого – «Пепел Бикини» - вышла в 1957. Это была не фантастика, а реальная история японских рыбаков, попавших под радиоактивное излучение при испытаниях американской водородной бомбы. Это была слабая антиамериканская, пропагандистская книга. Но потом появился рассказ «Извне», «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры», а потом пошло-поехало.

«Страна багровых туч» не была шедевром, но там, в отличие от прочих советских (да и не только советских) фантастических книг герои если не казались реальными людьми, то, во всяком случае в них явно чувствовалось что-то человеческое (включая чувство юмора, кстати). А уже после «Пути на Амальтею» я полюбил Стругацких навсегда. Там герои были совсем уже живые, и книга была наполнена юмором, в том числе и черным, поскольку герои продолжают шутить, оказавшись перед лицом практически неизбежной гибели. Наверно, можно назвать момент, когда я полюбил Стругацких. Когда прочитал вот эту сцену (цитирую с купюрами, наступая себе на горло, а то и так слишком длинно получается):

— Кх… де мы? — прохрипел Юрковский.

    — Падаем, — коротко сказал Быков.

    Юрковский вздрогнул и поднялся.

— Кх… уда? — спросил он.

    — В Юпитер, — сказал Быков.    — О, — сказал Моллар, — в Юпитер?

    — Да. — Быков помолчал, ощупывая синяк на лбу. — Отражатель разбит. Контроль отражателя разбит. В корабле восемнадцать пробоин.

    — Гореть будем? — быстро спросил Дауге.

    — Пока не знаю. Михаил считает. Может быть, не сгорим.

    Он замолчал. Моллар сказал:

    — Пойду почиститься.

    — Погодите, Шарль, — сказал Быков. — Товарищи, вы хорошо поняли, что я сказал? Мы падаем в Юпитер.

    — Поняли, — сказал Дауге.

    — Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, — сказал Моллар.

        — Х-хорошо ска-азано, — сказал Юрковский.

    — C"est le mot, — сказал Моллар. Он улыбался. — Можно… Можно я все-таки пойду чистить себя?

    — Да, идите, — медленно сказал Быков.

    Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед. Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.

    — Что он поет? — спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.

    Дауге прислушался и стал переводить:

    — "Две ласточки целуются за окном моего звездолета. В пустоте-те-те-те. И как их туда занесло. Они очень любили друг друга и сиганули туда полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля. И какое вам дело до них". Что-то в этом роде.

    — Тра-ля-ля, — задумчиво сказал Быков. — Здорово.»

Я к тому времени вполне привык к тому, что герои советской литературы (а также театра и кино) не боятся смерти. И говорят в таких ситуациях что-то пафосное. А чтобы люди в таких ситуациях шутили и даже пели (причем не что-то вроде «Врагу не сдается наш гордый Варяг» - это было совершенно непривычно. Как, впрочем, и то, что на самом деле героям Стругацких страшно. Просто, с одной стороны, им стыдно показать свой страх, с другой – они пытаются подбодрить остальных». Героизм с человеческим лицом – большая редкость в советском искусстве. В принципе такое стало возможно только после наступления хрущевской оттепели. До того советским людям однозначно надо было без размышлений и рефлексий становиться героями, когда прикажут.

В тот момент до появления настоящего шедевра Стругацких – «Трудно быть богом» оставалось 4 года. До выхода «Понедельник начинается в субботу», книги, которая принесла Стругацким всесоюзную известность, которую стремительно растащили на цитаты, которую с восторгом читали даже люди, не интересующиеся фантастикой, - 5 лет.