О стихах и прозе

Я уже писал, что в седьмом классе наш учитель литературы Иван Михайлович сказал мне, что я человек подверженный литературе.

Недавно мне захотелось вспомнить самые яркие литературные впечатления в жизни, связанные со стихами и прозой, начиная с самых первых воспоминаний.

Самое первое запомнившееся впечатление — от "Лесного царя" Гете в переводе Жуковского. Это еще то время, когда мне читали вслух, то есть было мне 3-4 года. Впечатление было очень сильное (хотя я не уверен, что тогда знал, что это Гете-Жукоский), особенно от последних строк:

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мёртвый младенец лежал.

Видно, в то время я уже понимал, что такое смерть, но отказывался принимать такой финал. Стихотворение я запомнил наизусть, но, когда выдавал его, последние строки произносил в своем варианте:

Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его маленький доктор лежал.

Медицинская тема была в силу семейного окружения близка мне с младенчества, а смерть младенца признавать, видимо, не хотел не хотел (сам я этого не помню, мне мама потом рассказала про мой вариант). Кстати, стихи я читал вслух только семейному окружению, меня, слава богу, не ставили на стул, чтобы продемонстрировать гостям. А, может, и не слава богу, а зря. Привычка к публичным выступлениям у меня не выработалась, и в жизни это мешало (особенно на экзаменах).

Интересно, что Гете я в итоге совсем не полюбил, и стихи его в дальнейшем не читал. Одолел с годами "Фауста", но не произвел на меня "Фауст" впечатления (как, впрочем, и "Девушка и смерть" Горького). Только вот и запомнил диалог бога и дьявола по поводу Фауста (-Ты знаещь Фауста? - Он доктор? - Он мой раб"). Еще в юном возрасте прочитал "Страдания молодого Вертера". Тема самоубийства меня очень волновала с детства. Примерно в одно время — в первом или втором классе - я прочитал две книги, в которых эта тема затрагивалась. Первая — это "Черниговцы" Слонимского, о восстании декабристов на юге. С тех пор у меня появился большой интерес к декабристам, а сцена самоубийства Ипполита Муравьева-Апостола очень врезалась в память. Вторым произведением был, как ни странно, "Живой труп" Толстого. Уж и не помню, по какой причине (может, странное название заинтересовало)я вдруг стал целенаправленно искать эту пьесу в собрании сочинении Толстого (это было довоенное издание почему-то в бумажном переплете, оно стояло где-то на верхних полках замечательного шведского книжного шкафа-стеллажа на Таврической, который так и стоит в глазах. Так что приходилось подставлять стул, чтобы достать книгу. Пьеса мне показалась неинтересной, но финальная сцена с самоубийством Федора очень подействовала, ее я запомнил навсегда:

Судейский. Проходите, проходите, нечего в коридоре стоять.

Федя. Сейчас. (Вынимает пистолет и, стреляет себе в сердце. Падает. Все бросаются к нему.) Ничего, кажется, хорошо. Лизу…

 Лиза. Что ты сделал, Федя? Зачем?

Федя. Прости меня, что не мог… иначе распутать тебя… Не для тебя… мне этак лучше. Ведь я уж давно… готов…

Лиза. Ты будешь жив.

Доктор нагибается. Слушает.

Федя. Я без доктора знаю… Виктoр, прощай. А Маша опоздала… (Плачет.) Как хорошо… Как хорошо… (Кончается.)

Задним числом думаю, что меня поразила удивительная простота реплик, полное отсутствие пафоса. И, конечно, повторяемое умирающим "Хорошо" — именно это "хорошо" запомниось в первую очередь.

Это я все к тому, что, несмотря на интерес к теме, "Вертер" мне не запомнился абсолютно. Будто и не читал. Насколько все-таки лучше Гейне. Там, где Гете потребовался целый переживательный роман (правда, не толстый), Гейне хватило одной фразы:

"У меня же была зубная боль в сердце. Это тяжелый недуг, от него превосходно помогает свинцовая пломба и тот зубной порошок, что изобрел Бертольд Шварц"

Характерно, что Горький в своей записке, написанной перед попыткой самоубийства, сослался не на Гете, а на Гейне. Великий пролетарский писатель, как к нему ни отнесись, любил литературу и понимал ее.

"В смерти моей прошу винить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце."