Я по характеру человек инертный, склонный плыть по течению.

Но могу припомнить за свою достаточно долгую жизнь четыре случая, когда все же принимал серьезные решения. И ни об одном из них не пожалел впоследствии.

Первый раз — когда в 16 лет имел возможность выбрать национальность и записался евреем. Не думаю, что это сильно повлияло на мою биографию — какая разница, что в анкете в 5-ом пункте при такой-то фамилии, но, по крайней мере, когда принимал четвертое решение — о переезде в Израиль, считал, что имею на это моральное право.

Второй раз — когда решил жениться на Аде и проявил в этой связи несвойственную мне настойчивость. Это решение я считаю главной своей удачей в жизни.

Про четвертый раз я уже сказал.

А третий раз был, когда я решил уйти с государственной службы и стать переводчиком-фрилансером (правда, слова такого тогда не знал).

Я писал об этом в длинном тексте "Как я стал переводчиком" в далеком уже 2020 году, но сам процесс принятия решения описал тогда очень кратко. А это одно из самых моих ярких воспоминаний.

Во время своего инженерства в ЛНПО Электроавтоматика я немало времени проводил в "пресс-центре". Так мы называли предбанник мужского туалета, куда ходили курить после того, как запретили курение на лестничных площадках. Периоды напряженной работы, когда особо не покуришь, возникали не часто, а в обычном режиме в пресс-центре проводили чуть не половину рабочего дня. Были у меня там приятели из других лабораторий, с которыми я общался только там, с которыми по работе не пересекался. Приятели были "тематические". С одними я обсуждал спорт, с другими — книги, фильмы. И был один такой приятель, его звали Володя Елисеев, с которым мы были особенно близки. Объединяла нас сильная нелюбовь к советской власти. Мы как-то почувствовали это друг в друге, так что нам и обсуждать это не особо надо было. Наши антисоветские беседы шли примерно как в анекдоте: "Едут в Ленинграде в трамвае два старых еврея. Когда проезжают "большой дом" ((здание КГБ на Литейном 4), один из них тяжело вздыхает. А второй обиженно говорит: "И он мине это рассказывает!"). Так и встречались мы в пресс-центре год за годом (кстати, мы были ровесники, оба 45 года).

А как-то в октябре 1990 разошлись в пятницу по домам, в понедельник утром прихожу с первой сигаретой в пресс-центр, а кто-то говорит, что Володя умер. Инсульт. В 45 лет. Подействовало это на меня это ужасно. У нас до того умирали люди, одна сотрудница намного моложе была. Но там был рак, и в любом случае люди долго и безнадежно болели. А здесь — как удар. Внезапно.

Я писал уже, что в ту пору уже несколько месяцев терзался в сомненьях — увольняться или не увольняться. Я тогда уже полтора года переводил, набил руку, делал 3 страницы в час, это было тогда 9 рублей чистыми — не намного меньше, чем я за инженерство за день получал, уходя на работу в 7 часов утра и возвращаясь домой в 6 вечера. Так что, когда я прикидывал, сколько денег теряю из-за хождения на постылую работу, аж ум за разум заходил. У меня тогда и потом была норма — 22 машинописных страницы за полный рабочий день (это условно 40.000 знаков, "авторский лист"), при этом начинал в те же 7 утра и заканчивал примерно в те же 6 вечера (естественно, 3 страницы в час — это "чистый" час, без отрыва от тогда еще машинки). Но деньги — деньгами, а страшно было, непривычно — без больничного, без отпускных, непонятно, как со стажем.

Обычно я, если позволяла погода, шел от метро до дома пешком, это минут 15, 4 остановки. В тот день вышел из трамвая. День был редкий для ленинградского октября — солнце, тепло, вокруг золотые и красные клены…

Я не суеверен, не верю во всякие приметы, предчувствия, голоса пророческие и т.д. Но в тот день это было. Я вышел из трамвая, увидел эти клены и вдруг услышал отчетливый мужской голос: "А что, если это последняя осень?"

На следующий день я пришел на работу с готовым заявлением об уходе.