Вчера был Всемирный день круассана. Не знаю, когда был учрежден этот замечательный праздник, но мы узнали о нем только вчера. По израильскому радио РЭКА об этом радостном событии сообщили в утреннем выпуске последних известий — сразу после новостей о коронавирусе.

Ситуация с коронавирусом в Израиле безрадостная, так что в общественные места мы ходим только в случае необходимости. И вчера такая необходимость, конечно, возникла. Нельзя же отмечать День круассана без круассана. Так что мы пошли в булочную-кондитерскую с замечательным названием "Шалом а лехем" ("лехем" на иврите — "хлеб") и купили там круассаны. Я сварил кофе и мы отметили этот праздник, а заодно выпили за здоровье любимой нами Ванессы Редгрейв, у которой вчера был день рождения. Выглядел наш праздничный стол так:

Круассаны мы первый раз попробовали здесь, в Израиле. Увидели их в какой-то кондитерской, а потом стали покупать на рынке — там торгуют и хлебом, и выпечкой. Круассаны на рынке огромные, мы их делили пополам, и нам они страшно нравились. Самые вкусные из тех, что пробовали в Израиле. Но потом они на рынке почему-то пропали, видно, рецепт был утерян, так что мы стали покупить круассаны в других местах. Похуже, но тоже вкусные.  Правда, позволяем себе редко - из диетических соображений. 

Но наше отношение к израильским круассанам сильно изменилось после того, как мы попробовали их в Париже. Это было совсем другой вкус, даже сравнивать нельзя — так же, как нельзя сравнивать пиццу в Италии с пиццей в любой другой стране.

Но не ездить же за круассанами в Париж, тем более — в ковидную пору. Так что мы с удовольствием удовлетворились продуктом местного производителя, но все же повздыхали, вспомнив Париж, в котором, бог знает, удастся ли еще побывать.

 

Сегодня годовщина смерти сэра Уинстона Черчилля, и мне захотелось написать о нем. Я, безусловно, считаю его самым выдающимся политическим деятелем ХХ века.

Немного найдется политиков, которых можно назвать "спасителями мира", не впадая в очевидное преувеличение. Но Черчилль спас мир. Причем дважды, второго такого, по-моему, просто нет.

Первый раз — когда, став премьер-министром, решительно заявил о том, что Англия будет сражаться с нацистами до конца. До победы.

В своем первом выступлении в качестве премьера Черчилль сказал:

Я повторю перед Палатой то, что уже сказал присоединившимся к новому Правительству: «Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота».

Нам предстоит суровое испытание. Перед нами много долгих месяцев борьбы и страданий. Вы спрашиваете, какова наша политика? Я отвечу: вести войну на море, суше и в воздухе, со всей нашей мощью и со всей той силой, которую Бог может даровать нам; вести войну против чудовищной тирании, равной которой никогда не было в мрачном и скорбном перечне человеческих преступлений.

Такова наша политика. Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа — победа любой ценой, победа, несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем. Необходимо понять: не сможет выжить Британская империя — погибнет всё то, ради чего она существовала, погибнет всё то, что веками отстаивало человечество, к чему веками стремилось оно и к чему будет стремиться. Однако я принимаю свои обязанности с энергией и надеждой. Я уверен, что люди не дадут погибнуть нашему делу.

И это в то момент, когда политическая верхушка Англии готова были пойти на мир с Германией — фактически на ее условиях. Такого мнения придерживались даже министры правительства самого Черчилля, включая министра обороны. Но Черчилль, действуя чуть ли не в одиночку, смог твердо реализовать свой план. Он отправил в отставку министра обороны и занял этот пост сам. И Англия — в одиночку! - продолжила войну. После разгрома в Дюнкерке, когда казалось, что все потеряно, Черчилль сказал:

Несмотря на то, что значительные пространства Европы и многие старые и славные государства подпали или могут подпасть под власть гестапо и всего отвратительного аппарата нацистского господства, мы не сдадимся и не покоримся. Мы пойдём до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и на океанах, мы будем сражаться с возрастающей уверенностью и растущей силой в воздухе; мы будем оборонять наш Остров, чего бы это ни стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда, и даже, если случится так, во что я ни на мгновение не верю, что этот Остров или большая его часть будет порабощена и будет умирать с голода, тогда наша Империя за морем, вооружённая и под охраной Британского Флота, будет продолжать сражение, до тех пор, пока, в благословенное Богом время, Новый Мир, со всей его силой и мощью, не отправится на спасение и освобождение старого.

И Англия героически спасла свою армию, казалось, обреченную на гибель в Дюнкерке, и продолжила войну — по-прежнему в одиночку.

Этот период очень ярко показан в недавно вышедшем фильме "Темные времена". В оригинале он называется более выразительно — Darkest Hour (Самый темный час). Черчилля в этом фильме замечательно сыграл Гэри Олдмен, получивший за эту роль "Оскар", "Золотой глобус" и еще кучу наград. Узнать Олдмена в этом фильме, по-моему, невозможно; не зря второй "Оскар" "Темных времен" — за грим и прически.

Заключи тогда Англия мир с нацистами — и судьба мира была бы решена. СССР в одиночку проиграл бы войну, и в итоге вся Европа оказалась бы во власти людоедского нацистского режима, а Азия — во власти не менее людоедского японского режима.

А после победы во Второй мировой в войне Черчилль спас мир второй раз; он внес большой вклад в спасение мира от коммунистической угрозы.

В своей знаменитой "фултоновский речи" в 1946 году Черчилль сказал:

Сегодня на сцену послевоенной жизни, еще совсем недавно сиявшую в ярком свете союзнической победы, легла черная тень. Никто не может сказать, чего можно ожидать в ближайшем будущем от Советской России и руководимого ею международного коммунистического сообщества и каковы пределы, если они вообще существуют, их экспансионистских устремлений и настойчивых стараний обратить весь мир в свою веру.

<…>

Протянувшись через весь континент от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес. Столицы государств Центральной и Восточной Европы — государств, чья история насчитывает многие и многие века,— оказались по другую сторону занавеса. <…> Правительства во всех этих странах иначе как полицейскими не назовешь, и о существовании подлинной демократии в них, <…> говорить, по крайней мере в настоящее время, не приходится.

<…>

В целом ряде стран по всем миру, хотя они и находятся вдалеке от русских границ, создаются коммунистические пятые колонны, действующие удивительно слаженно и согласованно, в полном соответствии с руководящими указаниями, исходящими из коммунистического центра. Коммунистические партии и их пятые колонны во всех этих странах представляют собой огромную и, увы, растущую угрозу для христианской цивилизации,

Но Черчилль не просто охарактеризовал коммунистическую угрозу, он предложил стратегию борьбы с этой угрозой:

Общаясь в годы войны с нашими русскими друзьями и союзниками, я пришел к выводу, что больше всего они восхищаются силой и меньше всего уважают слабость, в особенности военную. Поэтому мы должны отказаться от изжившей себя доктрины равновесия сил, или, как ее еще называют, доктрины политического равновесия между государствами. Мы не можем и не должны строить свою политику, исходя из минимального преимущества и тем самым провоцируя кого бы то ни было помериться с нами силами. Если страны Запада будут едины в своей неуклонной приверженности принципам, заложенным в устав Организации Объединенных Наций, то они своим примером научат уважать эти принципы и других. Если же они будут разобщены в своих действиях или станут пренебрегать своим долгом и упустят драгоценное время, то нас и в самом деле может ждать катастрофа.

Когда в свое время я увидел приближающуюся опасность и обратился к своим согражданам и ко всему миру с призывом остановить ее, никто не прислушался к моим словам. А между тем вплоть до 1933 или даже до 1935 года Германию еще можно было спасти от ожидавшей ее страшной участи, и человечество избежало бы тех неисчислимых бед, которые обрушил на него Гитлер. Во всей мировой истории не найти другого примера войны, которой можно было бы так же легко избежать, как недавней кровавой бойни, прошедшей опустошающей поступью по всей земле. Нужно лишь было своевременно предпринять необходимые меры, и, я уверен, Вторая мировая война была бы предотвращена, причем без единого выстрела.

Третья мировая война не произошла. Началась "холодная война", в которой СССР в итоге потерпел поражение и прекратил свое существование. И во многом это заслуга Черчилля, который сразу после победы над нацизмом предупредил мир о новой опасности — коммунистической.

Уинстон Черчилль

Гэри Олдмен в роли Черчилля

 

Второе отрадное киновпечатление недели — английский фильм "Уличный кот по кличке Боб" (A Street Cat Named Bob). Кот — едва ли не основной персонаж. Рыжий, зеленоглазый, очень красивый. И отлично выдрессированный, не так-то просто заставить кота делать то, что ему вряд ли нравится. Не зря же дрессированных котов в цирке практически нет — кроме Куклачева ни одного такого дрессировщика не знаю.

В молодости я кошками не интересовался, мне нравились собаки. Но с годами все изменилось (все-таки люди меняются!), и теперь мне интересны кошки. Собаки кажутся мне более однообразными и примитивными, что ли. А кошки совершенно разные — по повадкам, поведению, даже по "выражению морды". К сожалению, из-за моей аллергии мы не можем держать дома животных, так что наблюдаем их на расстоянии. В Израиле очень много бездомных кошек — в отличие от собак, которых просто нет. Кошек этих подкармливают сердобольные женщины, рядом с нашим домом находится одна из таких "столовых", куда постоянно приходят 10-12 кошек. Они знают время кормежки и к этому времени собираются у парадной своей кормилицы, ждут ее появления, а потом бегут за ней гурьбой к месту кормежки. А в промежутках многие их них проводят время в нашем садике, где их никто не беспокоит, так что мы имеем возможность наблюдать за ними. Да и когда просто гуляешь по улицам, кошек встречаешь на каждом шагу. Работники ветеринарной службы отлавливают их время от времени и кастрируют, так что котят на улице можно увидеть очень редко. Но количество кошек при этом не уменьшается. Уж не знаю, как это получается.

Так вот, главный герой фильма, безусловно, кот (многие кадры сняты с его точки зрения кота — камера располагается где-то на уровне кошачьих глаз). Второй главный герой — уличный музыкант, бомж и наркоман. Он очень хочет вернуться к нормальной жизни, но у него ничего не получается. И все налаживается только после того, как к нему прибивается уличный кот, который приходит в его комнатушку, которую он получил от соцслужбы, и категорически не хочет уходить. Герой начинает чувствовать себя ответственным — кота надо кормить, его надо лечить, без него кот пропадет. И в итоге герой говорит "нет" наркотикам, и все у него складывается хорошо. Выступает на улице он вместе с котом, и число зрителей-слушателей стремительно растет, соответственно, растут и доходы и известность. Так что в конце фильма преобразившийся герой пишет книгу об уличном коте Бобе, и в личной жизни у него все прекрасно. Такая вот сентиментальная, трогательная история.

Но к нашему изумлению, когда в конце пошли титры, оказалось, что это не выдумка, а реальная история. И реальный музыкант действительно написал книгу, а добившись успеха, продолжал выступать с котом на улицах, собирая деньги на благотворительные цели. В конце показаны фотографии обоих героев. Актер не очень похож на своего прототипа, а вот кот — как две капли воды. Увидев фотографии, мы оценили прикол в конце фильма. В финале герой после выхода книги встречается с читателями и подписывает им книжки. К нему подходит человек и говорит: "Замечательная книга, как будто про меня написано". Это и есть реальный герой фильма.

Прототипы

Киногерои

До этого такую штуку я, по-моему, только раз встречал. В фильме "Эрин Брокович", Джулия Робертс (получившая за эту роль Оскара) играет заглавную роль — реальную женщину по имени Эрин Брокович. И эта реальная Эрин Брокович появляется в фильме — когда Брокович - Джулия Робертс приходит в кафе, ее обслуживает настоящая Эрин Брокович, у которой на груди бейджик с именем "Джулия".

 

Я уже писал, по-моему, что в юности удивлялся, когда моя бабушка отказывалась смотреть какой-то хороший фильм, потому что он "тяжелый", как она выражалась. Теперь, когда я в том возрасте, в каком бабушка, которая казалась мне тогда совсем старенькой, умерла, я ее очень хорошо понимаю. Мне тоже не хочется смотреть "тяжелые" фильмы, хочется чего-то человечного, теплого, светлого, про нормальную жизнь, желательно, с хорошим концом. Особенно сейчас, когда трудно быть уверенным, что доживешь до возвращения нормальной жизни (если, конечно, считать, что до ковида жизнь была нормальная). Но таких фильмов нынче делают очень мало, Голливуд давно уже перестал быть "Великим утешителем", да и в европейском кино фильмов "с человеческим лицом" мало. А если и снимают такое кино, то, обычно, низкокачественно, за малые деньги, с плохими актерами. Так что, сколько я ни роюсь в торрент-сайтах, того, что хочется, найти обычно не удается.

Но на этой неделе повезло. Попались сразу два таких фильма.

Один — американский, называется "CODA: Ребёнок глухих родителей", в оригинале — просто CODA. В фильме много музыки, но название с музыкой никак не связано. Это аббревиатура — Child Of Deaf Adults. В русском языке аналогичной аббревиатуры нет, поэтому пришлось дать расшифровку, чтобы русскому зрителю было понятно.

Героиня — единственный слышащий и говорящий ребенок в семье. Ее родители и брат — глухонемые. А героиня говорит и слышит настолько хорошо, что прекрасно поет и мечтает поступить в музыкальный колледж. Но проблема в том, что она — единственный канал связи ее родных с окружающим миром. Фильм сделан очень хорошо, на американском фестивале независимого кино Sundance он получил призы за режиссуру, за лучший актёрский ансамбль, за лучший фильм и приз зрительских симпатий. Поговаривают,что он станет одним из фаворитов Оскара, но я в этом сомневаюсь. Фильм достойный, но не уверен, что в нем соблюдены обязательные сегодня стандарты:

"Как минимум один из актеров, играющих роль первого или второго плана, должен быть представителем расовых или этнических меньшинств.

Если достичь этого невозможно, то по меньшей мере 30 процентов всей остальной труппы должны быть женщинами, представителями расовых, этнических, сексуальных меньшинств или людьми с ограниченными возможностями".

В фильме, правда, есть актер-латинос (мексиканец, бывший муж знаменитой в России "просто Марии" — Виктории Руффо). И люди с ограниченными возможностями, понятно, присутствуют. Но, боюсь, что этого окажется недостаточно - нет ни одного чернокожего актера и нет представителей сексуальных меньшинств. . А это, насколько я понимаю, практически обязательные условия. Так что буду рад, если этот фильм получит Оскара, но не особо надеюсь.

Смотреть фильм было интересно. Фильм весьма необычен — довольно много экранного времени занимают "разговоры" между членами семьи, причем субтитров нет. Правда, актеры (а глухих играют реальные глухие) очень эмоциональны, так что смысл происходящего в целом вполне понятен. Тем более, что героиня от избытка эмоций время от времени вставляет какие-то фразы "вслух".

А два эпизода, связанные с глухотой родных героини, если не потрясли, то, во всяком случае, очень впечатлили.

Первый — когда героиня выступает на школьном концерте (она - солистка школьного хора), и семья приходит на концерт. Хор поет, героиня солирует — и вдруг звук исчезает, и мы воспринимаем происходящее так, как его воспринимают глухие. Как-то сразу осознаешь, как это — не слышать. Очень действует, как удар.

А второй эпизод — очень трогательный. Героиня вновь выступает — поет на прослушивании для поступления в колледж. Родственников в зал, где проходит прослушивание, не пускают, но родителям и брату удается пробраться на балкон, и оттуда они "слушают", как поет героиня. А она, увидев их, к изумлению экзаменаторов, начинает "переводить" текст песни на язык жестов к полному восторгу родных.

Так что рекомендую посмотреть. И фильм хороший, и настроение должно улучшится от него.

Про второе приятное киновпечатление прошедшей недели — в следующий раз. Постараюсь — завтра.

 

В это трудно поверить, но в пору жестокого бескнижья в СССР, в 1975 году, я купил сборник Вознесенского "Дубовый лист виолончельный". Причем не достал по блату, а просто именно купил, и не на черном рынке, а в магазине. Правда, это был очень необычный магазин.

Мы открыли его для себя на первом курсе, когда стали возвращаться компанией из института на 75-ом автобусе-экспрессе. Выходили на Литейном после моста, на углу Чайковского и шли какой-то кусок вместе. Тогда мы и обнаружили этот магазин. Собственно, это был не магазин. На нем была вывеска "Городской библиотечный коллектор".. Как я понимаю, это было что-то вроде книжной базы, через которую книги распределяли в библиотеки города. Наверно, в задних подсобных помещениях был склад; даже в офисе, в который вход был с улицы, пол был завален пачками книг. В окне-витрине коллектора висел плакатик с сомнительной цитатой из Горького: "Нет ни одной книги, которая не могла бы научить чему-то хорошему". Не думаю, что Горький такое говорил или писал такое (во всяком случае, найти эту цитату мне не удалось), но в любом случае это полная чепуха, по-моему. А в углу этого офиса имелся небольшой прилавок, позади которого был стенд с книгами. Это и был "магазин". И в этом магазине можно было, если повезет, купить совершенно немыслимый книжный дефицит. Я помню, что купил там сборник рассказов Беля и "Деревушку" и Город" Фолкнера. С тех пор, со времен первого курса, оказавшись в этом месте Литейного, я обязательно заходил в этот магазин. И, как я уже сказал, в 1975 купил там этот томик Вознесенского.

Когда стал читать, наткнулся там на непонятное стихотворение.

Вот оно:

РЕКВИЕМ ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ
ПО ВЛАДИМИРУ СЕМЕНОВУ,
ШОФЕРУ И ГИТАРИСТУ

За упокой Семенова Владимира
коленопреклоненная братва,
разгладивши битловки, заводила
его потусторонние слова.

Владимир умер в 2 часа.
И бездыханно
стояли полные глаза,
как два стакана.

А над губой росли усы
пустой утехой,
резинкой врезались трусы,
разит аптекой.
Спи, шансонье Всея Руси,
отпетый,
ушел твой ангел в небеси
обедать.

Володька,
если горлом кровь,
Володька,
когда от умных докторов
воротит,
а баба, русый журавель,
в отлете,
орет за тридевять земель:
«Володя!»

Бродил закатною Москвой,
как богомаз мастеровой,
чуть выпив,
шел популярней, чем Пеле,
носил гитару на плече,
как пару нимбов.
(Один для матери — большой,
золотенький,
под ним для мальчика меньшой...)
Володька!
За этот голос с хрипотцой,
дрожь сводит
отравленная хлеб-соль
мелодий,
купил в валютке шарф цветной,
да не походишь.
Отныне вечный выходной —
свободен...

Но в Склифосовке филиал
Евангелия.

И Воскрешающий сказал:
«Закрыть едальники!»

Твоею песенкой ревя
под маскою,
врачи произвели реанимацию.
Ввернули серые твои,
как в новоселье.
Сказали: «Топай. Чти ГАИ.
Пой веселее».

Вернулась снова жизнь в тебя.
И ты, отудобев,
нам говоришь «Вы все — туда.
А я — оттуда!..»

Гремите, оркестры.
Козыри — крести.
Володька воскресе.
Воистину воскресе!

Стыдно сказать, но я не понял, о чем (точнее — о ком) это. При чем тут какой-то шофер, который шансонье всея Руси, и что это за баба за тридевять земель…

Стыдно мне стало в 84 году, и стыдно до сих пор.

В 1984 Вознесенский выступал в Ленинграде в КЗ "Октябрьский". Уж не помню, каким образом, но мне как-то удалось попасть на это выступление. И при этом не пострадать в немыслимой давке, которая возникла на входе — толпа неудачников, сорганизовавшись, пошла на прорыв.

В тот вечер Вознесенский прочитал это стихотворение так, как оно было написано.

Все было то же самое. Только вместо Владимира Семенова, шофера и гитариста значился Владимир Высоцкий, актер и гитарист.

Я конечно, могу оправдываться, мол, я не знал тогда, что отчество у Высоцкого "Семенович", и про его клиническую смерть в 1969 не знал. Но это жалкие оправдания.

Вот так странно работала советская цензура. Высоцкого знала вся страна, он играл в театре, он иногда снимался в кино, и даже в главных ролях (1969 — "Опасные гастроли", 1972- "Четвертый", 1973 — "Плохой хороший человек"), но его имя нельзя было упомянуть в стихотворении, написанном в 1971…

Кстати, на том вечере Вознесенского я узнал еще об одном цензурном вмешательстве в тексты, опубликованные в "Дубовом листе".

В замечательном стихотворении "Скрымтымным" в сборнике была строфа:

Скрымтымным — это не силлабика.
Лермонтов поэтому непереводим.
Вьюга безликая пела в Елабуге.
Что ей померещилось? — скрымтымным...

Здесь у меня все-таки возникла версия, откуда взялась "Елабуга", хоть здесь не осрамился.

Вознесенский подтвердил мою версию, прочитав эту строфу в оригинальном виде:

Скрымтымным — это не силлабика.
 Лермонтов поэтому непереводим.
 Лучшая Марина зарыта в Елабуге.
 Где ее могила? — скрымтымным...

И тоже ведь — имя Цветаевой в ту пору уже вроде бы не было под запретом. После долгого перерыва ее стихи напечатали в альманахе "Тарусские страницы", в 61 вышел ставший сразу библиографической редкостью томик "Избранное". Песню на стихи "Вчера еще в глаза глядел" пели в 60е на Таганке — в "Добром человеке из Сезуана". Таганка, конечно, это "узкий круг", но в том же 1975, одновременно со сборником, на всю страну навеки прославилась "Ирония судьбы" с песней "Мне нравится, что вы больны не мной" (кстати, только недавно узнал, что это стихотворение посвящено Маврикию Минцу, который на момент написания стихотворения был женихом сестры Марии - Анастасии). Правда, в титрах не было фамилий авторов стихов (как не было и фамилий исполнителей песен). Но тем не менее.

Короче, понять логику советской цензуры невозможно. Если она и была, то это логика душевнобольных.

Мне еще очень запомнилось, что в первой, журнальной, редакции "Обитаемого острова" Стругацких правящие в стране Неизвестные Отцы были переименованы в каких-то безумных "Огненосных Творцов", а члены правящей хунты Папа, Свекор и Тесть — в Канцлера, Графа и Барона...

В каком же мы все-таки жили дурдоме. Причем, как водится у душевнобольных, себя-то считали нормальными...

 

Сегодня в Израиле тяжелая ситуация с "короной", завтра будет еще хуже. Никто не знает, как все обернется. Но в итоге-то все закончится, и надо думать именно об этом. И вспоминать хорошее.

И я хочу вспомнить хорошие дни недавнего прошлого.

15 июня прошлого года мне делали операцию. На тот момент волна "дельты" шла на убыль, но все ограничения действовали. Так что, когда мы пришли в больницу, разумеется, в масках, нам предложили предъявить "зеленые паспорта", подтверждающие наличие прививки. Мы предъявили, нас пропустили, и меня забрали в операционную.

После операции я проснулся. Это уже было очень неплохо; операция была достаточно долгая, и проснуться в моем возрасте после длительного наркоза — это уже определенная удача. А уж когда я проснулся настолько, что стал понимать, что происходит вокруг, мне сказали, что операция прошла успешно. Это была уже полноценная удача.

А на следующий день мне разрешили встать и погулять по коридору отделения. Мы с Адой ходили по коридору, разумеется, в масках. И вдруг на отделение вбежала сияющая медсестра — без маски! Поравнявшись с нами, она закричала: "Снимайте маски, карантин отменен!". Какая же это была радость. В коридоре тут же, не медля, стали демонтировать стеклянную перегородку на медсестринском посту, отделявшую дежурную медсестру от окружающего мира, то есть возвращение к нормальной жизни произошло буквально на глазах. Очень надеюсь, что удастся дожить и до окончания нынешней, новой волны "омикрона". Хотелось бы, конечно, дождаться этого дома, а не в больнице.

Короче, в любой ситуации, какой бы она ни была, будем надеяться на хорошее и для поднятия настроения вспоминать то хорошее, что случалось в жизни.

Keep smiling — в любых обстоятельствах.

А повод для улыбки можно найти в самом неожиданном месте.

Это веселенькое здание на фотографии — бомбоубежище, такие у нас в буквальном смысле слова "на каждом шагу", что называется, "в шаговой доступности". Такое же сооружение имеется и в сотне метров от нашего дома. Подлетное время ракет с севера — минуты три-четыре, так что вполне можем успеть. А не успеем - тоже не беда. В прошлую войну ракета в наш дом уже попала, а два раза в одно место снаряд не падает, как известно. 

Наше бомбоубежище, правда, не разрисовано веселыми картинками, зато перед ним женщина, живущая в одном из соседних домов, все время высаживает цветы. Потом приезжают работники службы тыла, и выкорчевывают этот маленький садик — уж не знаю, почему, наверно, какие-то правила на этот счет существуют. А она каждый раз высаживает цветы снова, и так повторялось уже много раз. Проверку проводят не чаще раза в год, так что цветы перед бомбоубежищем цветут почти всегда. Сейчас, правда, их нет — недавно выкорчевали очередной раз, так что я не смог сфотографировать. Подожду — и, когда придет время, сфотографирую и вывешу в блоге.

 О покаянии и раскаянии

1 января 2022 года на Эхе Москвы прошла очередная программа Станислава Белковского "Время Белковского".

В этой программе Белковский много говорил о ликвидации в России "Мемориала". Мне захотелось прокомментировать эту передачу. Начну я с обширной цитаты, поскольку, думаю, не все слушали трансляцию или читали выложенную на сайте расшифровку. А без этой цитаты, мне кажется, сложно будет понять, против чего я возражаю.

Начинаем поэтому с закрытия общества «Мемориал*» в двух его ипостасях. Сам этот процесс — это не просто ликвидация одной организации. Он весьма примечателен, показателен и прецедентен, потому что в Верховном суде представитель прокуратуры апеллировал не к правовым аргументам, а к политическим и концептуальным. Фактически он сказал, что «Мемориал*» закрывают за то, что он призывал наш народ к покаянию. Помните,

К покаянию с амвона

Народ священник призывал,

Но гвардии матрос Семенов

Про это дело не слыхал.

Господин прокурор… гражданин прокурор, прошу прощения, сказал примерно следующее: «Международный «Мемориал*» создавался как организация по увековечиванию памяти, а сейчас вместо памяти о славных достижениях (то есть о Гулаге, о десятках миллионов трупов) «Мемориал*» заставляет каяться за советское прошлое. «Мемориал*» практически полностью сосредоточился на том, чтобы исказить историческую память, в первую очередь о Великой Отечественной войне. Спекулируя на теме политических репрессий, международный «Мемориал*», — сказал прокурор, — создает лживый образ СССР как террористического государства».

Мы не помним, чтобы в каком-нибудь из кодексов была статья за призывы к покаянию, но фактически прокуратура об этом и говорит — де-факто она есть. Также, видимо, возвращена статья об антисоветской агитации и пропаганде.

<…>

Покаяние — это вообще важнейшая в жизни вещь, потому что это единственный и одновременно универсальный способ исправления ошибок. Да, долгое время мы можем не признавать ошибки — это относится и к конкретным людям, каким-то их общностям, и к государствам. А потом, бывалоча, когда ты осознаешь всю глубину этой ошибки, все её мрачные последствия в твоей жизни, тебе кажется, что сделать уже нельзя ничего. Ведь прошлое не перепишешь.

Но есть один субъект, один человек (поскольку, в соответствии с христианской доктриной, он также является и человеком), который может объявить бывшее небывшим и изменить прошлое. Вернее, он может дать возможность полностью исправить ошибку, как будто ее не было. Это Господь Бог. Единственный путь к нему с этим — это покаяние.

Советский Союз — был ли он террористическими государством, вопрос открыт, но он совершенно точно был тоталитарным государством. То есть безусловно, машиной уничтожения прежде всего собственного народа. Это было религиозное государство. Его целью, raison d’etre, жизненным заданием, была глобальная победа религии коммунизма и уничтожение христианства. В этом смысле это государство апокалиптическое. Оно из откровений Иоанна Богослова — там об этом сказано пророчески.

Разумеется, в борьбе с христианством нужно было в первую очередь расчеловечить человека, что прекрасно показали многие наши великие соотечественники и, наверное, лучше всех (лучше многих, по крайней мере) Варлам Тихонович Шаламов. Когда человек лишается Бога, он, соответственно, лишается и любых стандартных форм защиты человека от ужаса бытия. Апофеоз ужаса бытия — это Гулаг, в котором человек перестает быть человеком.

В этом смысле советский тоталитаризм был, конечно, апофеозом Эпохи Просвещения, которая была построена на отказе от гипотезы Бога. Как сказал Пьер Симон Лаплас, астроном и мыслитель, Наполеону Бонапарту: «Я не нуждался в этой гипотезе». Человечество долго не нуждалось в гипотезе — и вот доненуждалось до Гулага. И в этом смысле только покаяние за эти грехи может привести нас в некое новое историческое качество.

Для покаяния требуется определенная сила. Зато и вознаграждение за него велико во времени и пространстве. Под пространством я имею в виду не территорию, ограниченную государственными границами, а как бы всё пространство нашей жизни — Метавселенную, как сейчас принято было бы говорить. (конец цитаты).

Я вполне согласен с Белковским, когда он говорит о ликвидации "Мемориала". Но вот по поводу его рассуждений о раскаянии и покаянии у меня есть замечания.

Когда Белковский говорит об СССР как о религиозном государстве, я с ним тоже вполне согласен. Но, на мой взгляд, он противоречит сам себе, когда говорит о том, что СССР, ликвидировав старуюрелигию ради торжества новой (так поступали во все времена при смене религии "сверху", в том числе и на Руси при введении христианства), вовсе не отменил покаяние. Покаяние — непременный атрибут религиозного государства, это важнейший инструмент, помогающий власти держать население в подчинении. И, конечно, в СССР от него вовсе не отказались. И даже пошли дальше большинства христианских течений. Публичное покаяние существовало вроде только у лютеран (да и то если верить Ильфу и Петрову). В СССР же это стало общепринятым явлением. Правда, называлось это по другому. В советском новоязе вместо "покаяния", отдававшего старой ценковщиной, был введен термин "разоружиться перед партией". Это означало публичное покаяние (на собрании, иногда в СМИ) в идеологических грехах, в мыслепреступлениях, в антипартийной ереси, которую затем обычно карала партийная инквизиция. Но, помимо идеологических прегрешений существовали еще и прегрешения бытовые, связанные с нарушением заповедей коммунистической морали, которые отчасти совпадали с христианскими десятью заповедями, но подкреплялись дополнительно уголовным кодексом. Нарушителями норм этой морали зачастую тоже приходилось каяться на собраниях. Это очень ярко описано Галичем в его песне "Товарищ Парамонова".

Не могу отказать себе в удовольствии процитировать и эту песню, которую я очень люблю. Она длинная, так что, скрепя сердце, цитирую с купюрами.

Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать,
Вот стою я перед вами, словно голенький,
Да, я с Нинулькою гулял с тетипашиной,
И в "Пекин" ее водил, и в Сокольники.

Поясок ей подарил поролоновый,
И в палату с ней ходил в Грановитую,
А жена моя, товарищ Парамонова,
В это время находилась за границею.

А вернулась, ей привет -- анонимочка,
Фотоснимок, а на нем -- я да Ниночка !
Просыпаюсь утром -- нет моей кисочки,
Ни вещичек ее нет, ни записочки,
Нет как нет,
Ну, прямо, нет как нет !

Я к ней, в ВЦСПС, в ноги падаю,
Говорю, что все во мне переломано.
Не сердчай, что я гулял с этой падлою,
Ты прости меня, товарищ Парамонова !

А она как закричит, вся стала черная --
Я на слезы на твои -- ноль внимания,
И ты мне лазаря не пой, я ученая,
Ты людям все расскажи на собрании !

<…>

В общем, ладно, прихожу на собрание,
А дело было, как сейчас помню, первого,
Я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку из диспансера нервного.

А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня, вся стала красная,
У них первый был вопрос -- свободу Африке ! --
А потом уж про меня -- в части "разное".

Ну, как про Гану -- все в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, то сник от робости,
А из зала мне кричат -- давай подробности !
Все, как есть,
ну, прямо, все, как есть !

Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький,
Да, я с племянницей гулял с тетипашиной,
И в "Пекин" ее водил, и в Сокольники,

И в моральном, говорю, моем облике
Есть растленное влияние Запада,
Но живем ведь, говорю, не на облаке,
Это ж просто, говорю, соль без запаха!

И на жалость я их брал, и испытывал,
И бумажку, что я псих, им зачитывал,
Ну, поздравили меня с воскресением,
Залепили строгача с занесением!
Ой, ой, ой,
Ну, прямо, ой, ой, ой…

<…>

Я тогда иду в райком, шлю записочку,
Мол, прошу принять, по личному делу я,
А у Грошевой сидит моя кисочка,
Как увидела меня, вся стала белая!

И сидим мы у стола с нею рядышком,
И с улыбкой говорит товарищ Грошева --
Схлопотал он строгача, ну и ладушки,
Помиритесь вы теперь по-хорошему.

И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку,
И пришли мы с ней в "Пекин" рука об руку,
Она выпила "дюрсо", а я "перцовую"
За советскую семью, образцовую!
Вот и все...

О покаянии по случаю морального облика знаю не только из Галича, но и из личного опыта. Я уже писал о том, как у нас на работе проходило собрание, на котором каячлся наш сотрудник, который привез гонорею из командировки в Египет. Все было примерно так, как у Галича. 

Так что  с покаянием в СССР все было в порядке.

А партия, как прежде церковь, была непогрешима и, как и церковь, активно преследовала тех, кто позволял себе в этом усомниться. Так что особых различий я не вижу.

Если же говорить о покаянии на национальном уровне, то мне лично известен только один пример — Германия после краха гитлеровского режима. Но здесь покаяние, на мой взгляд, было вызвано не возвратом к христианским ценностям, которые Гитлер не то, чтобы совсем запретил, как в СССР, но отодвинул на второй план в пользу своей новой религии, а присутствием американской оккупационной армии.

Во всяком случае, ГДР, где присутствовали советские оккупационные войска такого покаяния не было. Нацизм там, конечно, осуждали, но народ при этом оставался как бы ни при чем, в соответствии с фразой, произнесенной в свое время вождем и учителем: "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается". Покаяние в СССР носило лишь индивидуальный характер.

Впрочем, как и в любом религиозном государстве.

(продолжение следует)