Ботвинник

(окончание)

Теперь уже вряд ли самый дотошный литературный исследователь-"довлатовед" сможет выяснить, как и почему придумал Довлатов эту историю. Можно только гадать. Может, Ботвинник действительно в какой-то компании (совершенно не обязательно в редакции) рассказал историю о своем приключении и процитировал строчку из Хазина. А может, у Довлатова просто зуб по какой-то причине был на Ботвинника, и он вообще всю эту историю выдумал. Как бы то ни было, при всей моей огромной любви к Довлатову, мне кажется, что не стоило бы писать всякие малоприятные вещи не о литературных персонажах, а о вполне живых людях, называя при этом их настоящие фамилии. Я не одинок в этом мнении, причем мое "мне кажется, не стоило бы писать" сущая ерунда по сравнению с тем, что говорил на эту тему писатель Дар. Дара я не читал и знаю о нем исключительно благодаря Довлатову. Читал у него упоминания о Даре и раньше, а уже когда начал свои писания о Ботвиннике, обнаружил нечитанный раньше сборник Довлатова "Блеск и нищета русской литературы". Это сборник статей и выступлений о литературе. И есть там статья про этого самого Дара. Называется она "Последний чудак. История одной переписки". Не буду останавливаться на подробностях о Даре (рекомендую почитать и сборник в целом, и эту конкретную статью). Процитирую лишь кусок из статьи.

Года четыре назад я жил в Ленинграде. Сочинял рассказы и повести. Опубликовал в Израиле «Невидимую книгу».

В этой «Невидимой книге» содержались беглые характеристики моих ленинградских друзей. Молодых писателей и художников. Доброжелательные иронические зарисовки. Нечто вроде дружеских шаржей…

Дар реагировал бурно. (Он уже жил в Израиле.) Наводнил Ленинград призывами избить меня.

Его призывы неожиданно реализовались. Я был дважды избит в отделении милиции. Правда, за другие грехи.

Теперь, живя в Америке, я наконец спросил Давида Яковлевича:

— В чем дело?

Дар ответил:

«…Эта международная кампания была инспирирована вашим панибратским отношением к вашим же несчастным современникам. Я обиделся за Володю Губина, Юру Шигашова, Холоденко, Алексеева и других весьма талантливых, на мой взгляд, писателей, которые в отличие от вас не обладают могучей, исполинской фигурой, атомной энергией, вашей армяно-еврейской жизнеспособностью. Подтрунивать можно над победителями — Львом Толстым, Владимиром Набоковым, Андреем Битовым, Сергеем Довлатовым, но подтрунивать над спившимися, припадочными, несчастными, всеми оплеванными, честными, мужественными ЖЕРТВАМИ литературы, на мой взгляд, непорядочно. Ни Губин, ни Шигашов, ни Холоденко не бежали с поля боя, как, допустим, — Воскобойников или Горбовский, и поэтому они заслуживают уважения. А вы о Вере Федоровне пишете с уважением, и даже обо мне, а о Володе Губине — без должного уважения. За это следует бить морду. Любому…»

Я пытался что-то объяснить Давиду Яковлевичу. Писал о своих тяжелых комплексах. О разбитом сердце. О том, что я вовсе не победитель… В ответ раздавалось:

«…Вы пишете, что я еще лет двадцать назад зарегистрировал вас в своем безумном сознании как победителя, силача и красавца. А хуже брани для меня не существует…

Ну конечно же вы правы. Если бы вы были такого роста, как я, и так же некрасивы, и так же слабосильны, вы бы поняли, как омерзительны все без исключения высокие, сильные и привлекательные мужчины…

Но не будем об этом. Этого вам не понять.

И еще одно. Вы один из тех весьма немногочисленных ваших литературных сверстников, которые никогда не нуждались ни в моей моральной поддержке, ни в моей вере в ваш талант. Вы прекрасно обходились без моего участия в вашей литературной судьбе. А я всю жизнь больше всего на свете боялся и сейчас боюсь показаться назойливым и навязывать себя. Поэтому я старался защитить тех, кто нуждался в моей защите, — от всех других, и в том числе — от вас…»

Конечно, Ботвинник не был "жертвой литературы". Он получил от литературы немало, не по литературным заслугам, и его скорее можно отнести к тем, кто "бежали с поля боя"… И все же, и все же…

Правда, тут нельзя не сказать,что к себе Довлатов был гораздо более безжалостен, чем к другим. И даже если и позволял себе лишнее (по принципу "ради красного словца не пожалеет и отца"), то никогда не был злобным. И мне как-то не приходилось слышать, чтобы люди, в том числе и "обиженные" им, отзывались о Довлатове плохо или с обидой. Практически всегда отзывы полны любви и восхищения, хотя и добродушные несмешки многие позволяли себе. Единственный, кого я знаю, отзывывшийся о Довлатове со злобой, — это Дмитрий Быков. Но они не были знакомы, и Быковым, сколько могу судить, движет и двигала обычная профессиональная зависть. Ведь миллионы читателей по-настоящему любят книги Довлатова. Я сам знаком со многими такими людьми. И не знаю ни одного, кто сказал бы, что "по-настоящему" любит книги Быкова. И не знаю ни одной фразы Быкова, которая "ушла бы в народ", которую цитировали бы в разговорах, как Довлатова, как раньше цитировали, скажем, Зощенко, Ильфа и Петрова, позднее — Стругацких....